— Конечно, ты прав. Если отцу Дэниэлсу это не будет неприятно…
Образ Дюрана, который справляет языческий ритуал в зернохранилище недалеко от Рима, снова вспоминается мне. Услышав, как он читает псалмы, я и забыл об этой сцене.
Я хотел бы возразить, но эти люди, как и я, идут по равнине в тени смерти.
— Нет, я совсем не буду возражать.
Странно слышать голос Дюрана, который заводит монотонную песнь:
— О, стражи Порядка, вы, для которых закон всегда будет священным, высоко в небесах всходит ваша колесница…
Околдованный, я слушаю слова, которые текут из темноты, сплетая хвалы позабытому богу.
— Придет Спаситель и разбудит мертвых: он убьет быка Хатайоша, и этой жертвой разбудит мертвых. Из жира животного и из белой плоти его Спаситель создаст напиток бессмертия и даст его всем людям, делая их бессмертными…
Они языческие, эти гимны? Без сомнения.
Язычники ли те, кто их поет? В этом я также уверен.
То, что я слышу, не считая формы, не так уж далеко от того, во что верю я сам: справедливость, жизнь после смерти…
Слушая голос капитана, монотонное течение его кантилены, я закрываю глаза и, сам того не замечая, засыпаю стоя.
Проходит больше шести часов, прежде чем размеренные шаги раздаются по коридору.
Дверь растворяется.
Свет электрической лампы бьет нам в глаза.
Их трое, вооруженных автоматами.
Мы щурим глаза, чтобы защититься от света. Закрываем лицо рукой.
— Вперед, выходите! Праздник начинается. Раненый может идти?
— Да.
— Тем лучше для него. Пойдем, просыпайтесь!
Первое, что мы слышим, это бой барабанов, которые все приближаются и стучат все громче. К ним присоединяется и звук других инструментов: флейты, саксофоны, кларнет, который играет мелодию, извивающуюся в ритме перкуссий, как змея.
Это неуклюжая музыка, но не лишенная силы. Музыка, которая заставляет пускаться в танец, и в то же время от нее ползут мурашки по коже.
Поляна перед крепостью полна людей, которые греются перед двумя большими огнями. От фар двух машин на сцене светло почти как днем.
— Они с ума сошли? — бормочет Дюран, вытаращивая глаза. — Они выходят на улицу ночью, чтобы устраивать весь этот шум?
Венцель показывает подбородком на фары:
— Что я тебе говорил?
Дюран кивает, глядя на два наших «хаммера». На капоте того и другого сидит по вооруженному человеку.
Никто не надевает масок. Здесь много людей, которых я прежде не видел, и, кроме того, дети и женщины, захваченные в крепости, которые сгрудились в углу под дулами ружей.
Как это ни нелепо, кажется, что центром праздника является куча горючего материала, который приготовлен, чтобы сделать погребальный костер для павших в бою. Есть и две лопаты, воткнутые в вершину кучи. Запах горючего наполняет воздух.
— Не предвещает ничего хорошего, — бормочет Диоп.
— Молчать! — приказывает ему один из стражей, ударяя по спине стволом автомата.
Нас сажают в первый ряд. Венцель и Диоп поддерживают под руки Карла Буна, который, несмотря на все старания не заснуть, иногда закрывает глаза, роняя голову на плечо. У него жар и бред.
Жажда сводит меня с ума.
Мы ждем так долгое время, глядя на то, как приспешники Готшалька танцуют в свете огней, испуская гортанные звуки, вскидывая руки вверх и снова роняя их, как болельщики на древнем футбольном стадионе.
Барабаны наращивают ритм, музыка превращается в пронзительную какофонию, ускоряя до боли дыхание танцоров, которые странно извиваются, двигаясь, как привидения.
Когда напряжение достигает предела, толпа раздвигается и пропускает на площадь Дэвида Готшалька.
Это триумфальный выход. Его сторонники испускают радостный вопль. Даже слепая девушка, которая помогла мне выйти из темноты церкви, здесь, она поет и танцует вместе с остальными, высоко держа голову. Ее ямы в глазных орбитах похожи на лунные кратеры.
Готшальк не надел свои боевые доспехи. Он обряжен в длинную, до самых пят, черную тунику, украшенную десятком крестов, вышитых золотыми нитками. Золотая корона украшает его лоб. Волосы смазаны блестящим маслом и зачесаны назад, корона подражает терновому венцу Христа. Богохульство чистой воды.
Готшальк поднимает руку, прося тишины.
— Мой народ, народ Бога, послушайте! Сегодня Господь подарил нам большую победу над нашими врагами. Победу, за которую мы будем благодарить и славить его до конца наших дней! Сегодня Бог отдал в наши руки город Римини! Рыба и соль теперь всегда будут в изобилии на наших столах, потому что рука Всемогущего совершила чудо!
Он театрально приближается к группе пленников. Выбирает молодую и красивую девушку, заставляет ее подняться. Девушка испугана до смерти, но что она может сделать? Готшальк ведет ее в центр площади. Подзывает к себе одного из солдат элитного отряда.
— Женщине, которую глупое упрямство вашего начальства оставило вдовой, я возвращаю плодородие. Женщина, вот твой муж.
Солдат, ухмыляясь, тащит девушку прочь.
Этот обряд повторяется еще девять раз, до тех пор, пока каждый из черных солдат Готшалька не получает в свое распоряжение женщину.
Барабанный бой усиливается, другие инструменты визжат все громче. Готшальк вскидывает руки, и тут же все звуки замолкают. Наступает тишина, глубокая, как дыхание ночи вокруг нас.
— Народ Господа! Пришло время очиститься!
Два удара барабанов.
— Пришло время сорвать с одежды пятна вины и насилия. Очищаясь от зла, мы говорим Богу, что мы — его, и только его.
Его правая рука делает солдатам знак. На площадь выводят две маленьких фигурки, завернутые в белые одеяния.
Три удара барабанов.
— Священные тексты говорят, что Бог требует от своей паствы безупречной жертвы. Агнцев без пятен.
Одеяния падают. Перед толпой предстают два голых ребенка, дрожащих от холода и страха в свете огней.
Они не захвачены в Римини. Их, должно быть, взяли из стада Готшалька.
Бородач наклоняет голову.
— Нам жаль этой жертвы. Мы знаем, что она необходима, но сердце сжимается при мысли о том, что придется убить этих маленьких ангелов. Однако Господь требует от нас двух жертв.
Толпа колеблется, как волнующееся море. В ней и родители этих детей.
Готшальк улыбается и поднимает с земли покрывала.
— Бог попросил у Авраама жертвы. Авраам исполнил это. Он принес в жертву своего сына Исаака. Но в тот момент, когда его нож поднялся над Исааком…
