— Может, мы в этой миссии, как вы говорите, никого и не будем преследовать, но несомненно, найдется кто-нибудь, кто будет преследовать нас. И потом, сколько времени нам придется провести снаружи?
Прежде чем ответить, Дюран долго смотрит на него.
— До Венеции около пятисот километров.
Итальянец присвистывает.
— Пятьсот километров…
— Я исхожу из того, что, особо не торопясь, мы можем преодолевать около двадцати километров в день. Это значит, мы сможем добраться туда за четыре недели.
— Четыре недели снаружи?
— Около того.
— Невозможно! А потом еще столько же, чтобы вернуться… И сколько времени нам придется провести в Венеции?
— Это зависит от отца Дэниэлса.
Я чувствую, как лица всех присутствующих поворачиваются в мою сторону.
— Представления не имею, честно говоря, — отвечаю я. — Я не знаю, сколько мне там понадобится времени. Может, совсем чуть-чуть.
— А может, и нет, — взрывается Карл Бун. — Может, нам придется пробыть там очень долго. Снаружи. На незнакомой территории…
В его голосе слышна нотка скрытой угрозы. Видимо, именно она заставляет кардинала Альбани выступить вперед с протянутыми руками.
— Прошу вас, выслушайте меня: эта миссия жизненно важна для Церкви…
Бун что-то бормочет сквозь зубы. Несмотря на то что слов не разобрать, его тон вполне ясен.
Дюран затыкает его взглядом. Кардинал этого не замечает.
— Дети мои, вы — длань Церкви. Вы наш щит и меч…
— Прямо куча всего! — скалится Бун.
— Если эта миссия потерпит неудачу, судьба Церкви решена. Но если вы преуспеете…
В комнате воцаряется мертвая тишина.
— Действительно, Городской Совет не считает эту экспедицию военной миссией. Он не выделил никакого дополнительного обеспечения. Но у Церкви есть и собственные ресурсы. Если вы преуспеете, награда будет огромна. Она превзойдет все ваши ожидания.
— Огромна насколько? — спрашивает один из итальянцев. — Дайте нам о ней представление.
Прежде чем ответить, кардинал задерживает дыхание. Почти видно, как под его нахмуренным лбом шестеренки мозга перемалывают предположения и предложения.
Официальной валютой Церкви является ватиканская лира — евро оказалось лишь временным, уже забытым отступлением. Но и лира — чисто виртуальная валюта. Она чеканится в крайне небольшом количестве из серебра и меди, выплавляемых из старых электрических проводов, и все двадцать лет носит знак вакантного престола.
[14]
Ватиканский монетный двор производит ее скорее для поддержания традиции, чем для обращения. Большая часть этих монет либо заперта в несгораемых сейфах, либо используется в качестве дипломатических подарков. Однажды Максим сказал мне, что если у нас когда-нибудь появится Папа, первая его монета будет золотой. Из золота, добытого путем переплавки какого-нибудь предмета из церковной утвари, начиная с наименее ценных.
Но не ватиканская лира настоящая валюта этих подземелий.
— Пять литров виски, — еле слышно отвечает Альбани, — и два блока сигарет.
— «MS»? — спрашивает Бун, имея в виду самую распространенную до Великой Скорби итальянскую марку сигарет. Тот факт, что сигареты двадцатилетней давности хранились все это время в герметичной пластиковой упаковке, делает их теоретически пригодными для курения. Но никто не раскрывает эти пачки. Теперь это деньги, а не продукт потребления. То же относится и к кофе, который никому и в голову не придет выпить, в том числе потому, что нет сомнений в том, что по прошествии такой уймы времени пить его стало невозможно. Это меновая валюта, тем более ценная потому, что никто больше не способен произвести ее. А виски — самая дорогая валюта из всех. В отличие от кофе и сигарет, алкоголь можно пить даже двадцать лет спустя. Но в качестве валюты он гораздо ценнее. Пить его было бы так же абсурдно, как в старые времена использовать банкноту в сто евро для разжигания огня. Ценность имущества определяется его дефицитностью.
— «Мальборо», — натянуто улыбается Альбани в ожидании эффекта, который произведут его слова.
Бун пучит глаза от удивления.
— Затем, двести патронов. Вы сами выберете калибр. Ну и наконец…
Последнее слово похоже на приманку, надетую на крючок. Как хороший рыбак, кардинал, прежде чем дергать, дает приманке опуститься на дно.
— Десять процентов от всего того, что вы доставите из Венеции.
— Десять процентов каждому?
Альбани смеется, искренне развеселившись. Качает головой:
— Всего десять процентов, которые вы разделите между собой. Я, конечно, одет в красное, но я не Санта Клаус…
На самом деле, единственным красным предметом его одежды является красная кардинальская шапочка, а в остальном, он, как и все гражданские Нового Ватикана, одет в обычный комбинезон, хоть скроенный по фигуре и из хорошей материи. Этот костюм не идет ему. Его живот так выдается, что прелат кажется беременным. Длинные одежды, которые кардиналы носили раньше, скрыли бы этот недостаток.
— Может, Вы и не Санта Клаус, но предложение — просто пальчики оближешь, — заключает Бун, развалившись на стуле и закрывая глаза, как будто бы уже видя в мечтах свою награду.
— И слава за исполнение жизненно важной для Ватикана миссии, — прибавляет кардинал, но на этот раз его слова не имеют столь оглушительного успеха.
— Хорошо, мальчики, — поднимаясь, отрезает Дюран. — Вы слышали его высокопреосвященство. Вас ждет огромная награда. И слава, естественно.
Он отдает кардиналу небольшой поклон.
— Когда мы отправляемся?
Прежде чем прошептать ответ, Фердинандо Альбани закрывает глаза.
— Этой ночью.
3
ЗА ВСЯКИМ БОЛЬШИМ СОСТОЯНИЕМ КРОЕТСЯ ПРЕСТУПЛЕНИЕ
[15]Меня удивило спокойствие, с которым солдаты принимают сообщение о немедленном отправлении. Мне казалось, что предупреждение всего за несколько часов до отправления должно было вызвать бурю протестов. Вместо этого Дюран всего лишь кивает, а потом говорит своим людям:
— Встречаемся через три часа. Форма походная. Провизии на три дня. Если хотите попрощаться со своими красавицами, ограничьтесь быстрым перепихоном.
Затем Дюран обращается ко мне:
— Следуйте за мной, отец Дэниэлс.
— Вы можете называть меня Джон.
— Пока что предпочитаю «отец Дэниэлс». Идемте, я отведу вас за снаряжением.
