Нам попадается все больше обломков. Деревянные и моторные лодки, даже одна гондола с позолоченным носом. Она похожа на мертвого дельфина.
Невероятная тишина.
Кажется немыслимым, что когда-то воздух повсюду был наполнен криками птиц и жужжанием насекомых. Этой полноты жизни больше не существует.
«Земля, — говорю я себе в очередной раз, — превратилась в огромное кладбище».
— Что случилось с теми тремя, что были со мной? — спрашиваю свою спутницу, стараясь перекричать шум усиливающегося ветра. Город сейчас скрыт от наших глаз как будто серой стеной. Скорость ветра, наверное, доходит до пятидесяти миль в час. И в то же время, хотя снег хлещет меня по лицу, я не чувствую ни холода, ни боли.
— А почему ты о них беспокоишься? — спрашивает она в ответ.
— Они сказали, что у них есть другая миссия. И у них было с собой что-то. Что-то, что, возможно, является ужасным оружием.
— Мы надеялись, что вы уже устали от ужасного оружия.
Смысл этой фразы мне непонятен.
— Ты не должен о них думать, — поспешно добавляет она, делая рукой странное движение. — Ты должен думать о своей миссии. Все будет хорошо.
Я никогда не верил в волшебство. И даже истории о чудесах меня не слишком-то убеждали. Но я уверен, что именно этот жест Алессии, легкое движение запястья, оказался способен убедить меня в том, что действительно нечего бояться.
И что все будет хорошо.
С другой стороны, что я мог еще делать, если не следовать за ней? Вокруг нас все покрыто снегом, и ветер подгоняет нас по направлению к мертвому городу.
Мы идем вслепую. Я следую за Алессией, а она движется, повинуясь какому-то инстинкту или непонятному мне чувству. Иногда в порыве бури я смутно различаю темные очертания, которые движутся, заставляя меня вздрагивать, вспоминая о тех Мускулах, что бродили в окрестностях Рима.
Мы идем по чему-то, что кажется узким ущельем, заполненным запахом гнили. Эхо разносит звук наших шагов.
— У вас их тут нет? — шепчу я, проверяя ее снова. Потому что я произношу слова так тихо, что и сам не слышу их.
— Чего? — отвечает она. — А, я поняла. Нет, у нас их нет. Это ваша местная живность.
Больше сомнений нет.
— Если ты так легко можешь читать мои мысли, то ты знаешь, что есть и еще одна вещь, которая очень беспокоит меня.
— А, да. Тот человек. Мы его знаем. Но и это не проблема. Не сейчас. И еще долго не будет.
— Еще долго не будет? — вторю я ей нараспев.
Когда она отвечает, ее голос кажется немного обиженным:
— Вы, древние, все время беспокоились о будущем. Боялись того, что солнце взорвется или что Вселенная погибнет, когда-нибудь, через миллионы лет. Столько страха. И чем вам это помогло? Вы почти все умерли.
— Как ты меня назвала? Древний?
— Я молода. Как еще я должна тебя называть?
— Вы, древние… Мне, может быть, лет на двадцать больше, чем тебе. Ты можешь называть меня даже стариком, о’к, но древним…
— Я не имела в виду этого… О, ты сказал о’к… Это слово я никогда не слышала.
— Я американец. Вернее, я был им.
— Американец… Ты знаешь, что велик шанс того, что именно вы запустили катастрофу?
— Велик шанс?..
— Пятьдесят на пятьдесят, скажем так.
Я даже не знаю, что более невероятно — то ли идти по этой опустевшей земле, поддерживая светскую беседу, то ли тот факт, что я внезапно перестал бояться Дюрана и его таинственного ящичка, то ли…
— Есть и еще кое-что, что меня тревожит, — говорю я.
— Тебя тревожит слишком много вещей.
— Да, мы, древние, такие. Меня беспокоит один человек. Хозяин грузовика, в котором ты меня нашла.
— «Самой Большой и Быстрой Церкви На Колесах», ты хочешь сказать? Ты говоришь о Дэвиде Готшальке, Человеке Боли…
— Да.
— Он больше не представляет собой опасности. Все будет хорошо, Джон. Все встанет на свои места.
— Какие места?
— Ты скоро поймешь. А теперь приготовься, потому что сейчас ты вновь увидишь кое-что невероятное.
Она останавливается. Как будто старается услышать какой-то голос, который я услышать не могу.
А потом, постепенно, сначала тихо, как шепот, и далее все усиливаясь, до меня доносится звук приближающейся толпы. Восклицания, музыка, детские голоса, веселый разговор на неизвестных мне языках. Если закрыть глаза, можно даже представить, будто я вернулся назад в прошлое и что я в римском парке или слоняюсь по главной улице какого-нибудь туристического города.
Ветер стихает. Снег тоже перестал падать, сменившись туманом.
В светло-серой дымке начинает вырисовываться нечто странное: огромная арка, практически прямо над нами. Она становится все заметнее, и на ее поверхности выступают более светлые пятна, которые кажутся глазами. Десятки глаз.
Затем внезапный порыв ветра разгоняет туман, и передо мной, высоко в небе, показывается каменный мост в один пролет.
Я встречал его бесконечное количество раз в документальных фильмах и на фотографиях, и, хотя ни разу не видел вживую, он мне знаком.
Это мост Риальто.
Когда я оглядываюсь вокруг, поворачиваясь, мой рот раскрывается от изумления, и я испытываю легкое головокружение.
Гул толпы ослабевает и в конце концов совсем прекращается.
Мост прямо над нами.
Мы стоим в центре каньона, по бокам которого — лес мертвых деревьев. На вершинах деревьев, как в сказке, высятся здания. Фасады этих зданий кажутся вышитыми на мраморе и граните.
Венеция.
Гранд-канал полностью высох.
Поворачиваясь кругом, не веря своим глазам, я смотрю на огромную толпу, которая течет по набережным, вдоль русла канала. Сотни людей, одетых в черные мантии и треугольные шляпы, с лицами, наполовину закрытыми белыми масками. Молчаливая, неподвижная толпа. И только ветер колеблет края мантий.
Я чувствую, как у меня подгибаются ноги. Я будто бы падаю с большой высоты.
Делаю взмах руками. Бесполезно.
Падаю спиной в сухую грязь.
Словно в замедленной съемке, я вижу, как снег взлетает вверх, после чего снова оседает.
Затем мой взгляд останавливается на лице Алессии, поднимается вверх…
Рот мой раскрывается в безмолвном крике о помощи…
