— И все же мне интересно, что бы случилось, если бы такой тщеславный, чувствительный принц столкнулся с женщиной, имеющей достаточно смелости отвергнуть его притязания?
— Ни одна из женщин до сих пор не обвинила его высочество в том, что он насильно навязался ей. — Джарвис говорил резко, тщательно выговаривая слова, и умело сдерживал гнев. — Ни разу.
— Возможно. Тем не менее его отец — образец домашней верности, спустил штаны и набросился на собственную невестку. И года еще не прошло.
Джарвис только крепче сжал ручку зонта, ему удалось сохранить спокойствие и невозмутимость.
— Принц-регент не сумасшедший.
Худое лицо Девлина оставалось бесстрастным. Совершенно непроницаемым.
— Расскажите мне о кинжале. О том самом, который вы извлекли из тела Гиневры Англесси.
Джарвис ласково улыбнулся виконту.
— Зачем бы я стал это делать?
Девлин холодно сказал:
— Я и сам все время задаю себе этот вопрос. И возможно, вам не понравится, когда я узнаю ответ.
Себастьян вернулся домой на Брук-стрит. Там его поджидал сэр Генри Лавджой.
— Сэр Генри, — сказал Себастьян, открывая дверь в библиотеку, где главный судья с Куин-Сквер читал «Морнинг газетт», расположившись в кресле перед окном. — Надеюсь, вы не долго ждете?
Лавджой аккуратно сложил газету и поднялся.
— Недолго.
Это был крошечный, очень серьезный человечек, не больше пяти футов роста, с тоненьким голоском, в толстенных очках. А еще он был, как знал Себастьян, страстно предан своему делу.
Отбросив в сторону пальто, шляпу и перчатки, Себастьян направился к столику, где стоял графин с бренди.
— Выпьете со мной рюмочку?
— Спасибо, нет. — Маленький судья сцепил руки за спиной, прокашлялся и сказал: — Сегодня утром я услышал весьма странный рассказ о неком типе, который разыгрывает из себя сыщика с Боу-стрит. Красивый молодой человек с какими-то чуть ли не звериными глазами, как мне описывали.
— Очень странно. — Себастьян невозмутимо смахнул воображаемую пылинку с лацкана своего грубо скроенного сюртука. — Так вы потому и пришли? Решили, будто этот тип может быть моим родственником?
На тонких губах судьи промелькнул слабый намек на улыбку.
— Вообще-то нет. Я пришел потому, что мы нашли нашего йоркширского кучера.
ГЛАВА 25
— Он хорошо запомнил красавицу, — сказал Лавджой. — Не часто дамы пользуются экипажем, чтобы поехать в Ист-Энд.
Себастьян удивленно опустил бокал.
— Ист-Энд?
— Совершенно верно. Гилтспер-стрит, Смитфилд.
[11]
— Куда именно на Гилтспер?
— Кучер не смог ответить. Похоже, леди Англесси велела парню высадить ее в начале улицы. Он успел заметить, что она направилась в сторону рынка. — Лавджой снова прокашлялся. — Я послал туда одного своего человечка порасспрашивать, что да как. Никто ее там не видел.
А вот это вряд ли, подумал Себастьян, направляясь за второй порцией выпивки. Молодая дама, к тому же такая красивая, как маркиза Англесси, в прогулочном платье красного цвета должна была запомниться. Тем не менее даже самые уважаемые граждане Лондона часто не желали откровенничать с констеблями. Зато неприметный человек, задав несколько наводящих вопросов, мог бы узнать кое-что интересное.
К тому времени, как Себастьян расплатился с кучером наемного экипажа, остановившегося в начале Гилтспер-стрит, дождь перестал, хотя тяжелые тучи по-прежнему низко нависали над открытой рыночной площадью, где витали призраки смерти.
Сейчас это, конечно, мясной рынок, но когда-то, двести лет тому назад, во времена Тюдоров, здесь сжигали людей. Католики сжигали протестантов, чтобы спасти свои души от вечного огня в аду, в свою очередь протестанты сжигали католиков, потому что именно так поступают с теми, чье представление о Боге не совсем совпадает с твоим собственным. Себастьяна всегда поражал тот факт, что делалось это во имя Христа, который учил своих последователей подставлять вторую щеку и любить ближнего своего, как самого себя. Впрочем, последователи Христа частенько халатно относились к этой части Его учения, убивая во имя Всевышнего всех подряд — и смуглых жителей Иерусалима, и дублинских ирландцев.
Одетый в немодное пальто и практичные кожаные бриджи, как деревенский господин скромного достатка, Себастьян пробирался сквозь толпы людей, заполонивших улицы. В основном это были перегонщики скота, явившиеся в город в базарный день. Они пришли издалека, с севера Англии и Шотландии, пригнав с собой огромные стада скота на прокорм миллиона, или около того, жителей города. Но и местные здесь тоже попадались — подмастерья и ученики, прислуга и лавочники, ибо воскресенье было единственным днем, когда у большинства из них был выходной.
Атмосфера была непринужденной, веселой, улицу наполняли радостные голоса и смех; густые запахи вареного мяса и бродившего пива смешивались с неистребимым зловонием грязи, немытых тел и мочи. На первом перекрестке Себастьян остановился и окинул взглядом вывески различных лавок вдоль улицы: среди кожевников и бакалейщиков затесались торговцы углем, винокуры, пуговичники и мануфактурщики. Все это были скромные заведения, не из тех, которые обычно посещают маркизы. Что здесь делала Гиневра Англесси?
Себастьян пошел дальше, миновал закрытые ставнями витрины лавок, где торговали чаем и галантереей. Все эти магазинчики не работали по случаю шабата. В понедельник он пришлет сюда Тома, чтобы тот обследовал каждую лавчонку. Но что-то подсказывало Себастьяну, что леди Англесси приезжала сюда не в поисках чая или пуговиц.
Пройдя до середины улицы, он наткнулся на старинную, наполовину сложенную из бревен таверну под названием «Герб Норфолка». Высокое строение в хорошем состоянии, оно каким-то образом умудрилось выстоять во время Великого лондонского пожара 1666 года. Судя по его внешнему виду, дом стоял здесь со времен Эдуарда и Марии Тюдор, когда на площади Смитфилд пылали костры мучеников.
Себастьян направился в таверну. Мимо пробежали двое подростков и, чуть не врезавшись в него, помчались дальше, прокричав на бегу извинения. Одноногий солдат с уродливым шрамом от сабли через всю щеку опирался на обмотанную тряпками палку и гремел кружкой, выклянчивая милостыню.
Себастьян бросил монету в протянутую тару.
— Где служил?
Расправив плечи, нищий гордо ответил с сильным шотландским акцентом:
— В Антверпене, сэр.
Ни всклоченная борода, ни тусклая шевелюра, ни пожелтевшая кожа не скрывали, что на самом деле он довольно молод. Себастьян решил, что ему не больше двадцати пяти.
