Воспользовавшись спасительным полумраком, Марьетта приподняла маску и осмотрелась. Судя по всему, она заблудилась.
— «Tèrra dei assassini»,
[20]
— прочитала Марьетта вслух.
— Ради всего святого, — взмолилась я, — куда ты нас завела?
Она же потащила меня дальше — в проулок, который неожиданно вывел нас к каналу. Табличка рядом гласила: «RIO DI SAN LUCА».
[21]
Мы прижались спинами к стене из песчаника, наблюдая, как мимо проплыла переполненная гондола, а за ней — еще четыре. Сидящие в них нарядные люди в масках веселились вовсю.
— Ну разумеется! — воскликнула Марьетта. — Они как раз направляются в театр.
— Еще неизвестно, в какой театр! К тому же мы не сможем туда попасть вслед за ними — разве что вплавь! Спроси же дорогу, Марьетта! Как можно быть такой упрямой?
— Ладно, расе! — Она снова утянула меня в темный уголок. — Только надо смотреть, кого спрашивать. Тут любой может оказаться шпионом.
Спорить не приходилось: агенты Великого Инквизитора в те дни славились способностью к перевоплощению, каковой не утратили и ныне.
— Что скажешь про этого? — шепнула я, указывая на спешащего мимо фокусника.
Тот, по крайней мере, был слишком молод для шпиона — вдобавок он изо всех сил куда-то торопился, глядя под ноги и стараясь не перейти на бег. Я рассудила, что шпион в любом случае шагал бы помедленнее и оглядывался по сторонам. К тому же фокусник — если он, конечно, настоящий — непременно знает, где находится театр.
Марьетта откашлялась и окликнула его голосом гораздо ниже, чем у нее:
— Доброго вечера тебе, дружище!
Фокусник, казалось, не поспевал за собственными ногами.
— Чего надо? — пробасил он таким же неестественным голосом.
Я не решилась раскрыть рот, но лишь ткнула подругу локтем в бок. Та по-девичьи пронзительно воскликнула: «Где театр…», но, опомнившись, закончила густым и еще более фальшивым тоном: «…Сант-Анжело?»
Фокусник подошел вплотную, осмотрел нас с головы до ног и вдруг сдернул с Марьетты маску. Та успела закрыть лицо руками, но фигляр тут же рассмеялся и приоткрыл собственное лицо.
— Ну, удачно мы тут сошлись!
Перед нами стояла девушка, красивая, как картинка, — нежная кожа, розовые щечки.
— Сюда! — прошептала она. — Уйдем от света.
Забившись в тень, я тоже сняла маску, и тут уж мы захихикали все трое.
— Чего надо? — несколько раз повторила Марьетта, старательно имитируя basso profondo.
[22]
— Нет, серьезно, — наконец успокоилась моя провожатая, — кто бы ты ни была и по какому бы делу ни спешила, можешь ли ты подсказать отсюда дорогу до Сант-Анжело? Мы, кажется, свернули не там, где надо…
— Еще как могу: моя семья держит там ложу. И я как раз туда иду.
— Может быть, ты доведешь нас? — попросила я.
— С превеликим удовольствием — если вы дадите торжественную клятву никому не говорить, что видели меня.
Мы сгрудились теснее.
— Клянемся — giuriamo! — произнесли мыс Марьеттой в один голос.
— Я сказала: торжественную клятву, — возразила девушка.
Она была, пожалуй, всего годом старше Марьетты и даже красивее ее, хотя раньше я не думала, что такое возможно.
— Чем же нам поклясться? — растерялась я.
Крестиков мы не носили, поскольку любые украшения в Пьете были строго запрещены. Фокусница расстегнула куртку и освободила одну грудь, белую, округлую, с розовым сосочком, подставив ее лунному свету.
— Делайте как я!
Мы с Марьеттой переглянулись, а затем принялись расстегивать свои куртки. Фокусница прижала ладонь к Марьеттиной груди, та — к моей, а я — к груди новой знакомой.
— Giuriamo! — хором повторили мы, а девушка добавила:
— Если я кому-нибудь расскажу о сегодняшней встрече, пусть мои груди сморщатся и потемнеют, как чернослив!
Мы снова переглянулись, вздохнули и поклялись вслед за фокусницей, а затем все вместе поспешно поправили одежду и натянули маски.
— Не отставайте — тут недалеко!
Фокусница проворно двинулась в направлении, противоположном избранному нами ранее. Неожиданно она бросила через плечо:
— Я сегодня выхожу замуж!
— Это он тебе так сказал, — язвительно заметила Марьетта.
Обе они представляли собой странное зрелище — фокусник и еврей рассуждают ночью о свадьбе. Впрочем, до сих пор мне приходилось больше слышать об удивительных встречах, случающихся на карнавале, нежели быть им свидетельницей: сенаторы переодевались прачками, знатные дамы — султанами, а влюбленные прятались под общим шелковым плащом.
Незнакомка, услышав насмешку в словах Марьетты, резко остановилась:
— Он бы никогда мне не солгал!
— Разве не разумнее было бы, — рискнула вмешаться я, поравнявшись с ними и переведя дух, — выйти замуж по родительскому благословению?
— Мой отец хочет выдать меня за своего делового компаньона — за старика! Лучше утопиться, чем подарить ему свою девственность!
— А тот, другой? — поинтересовалась Марьетта.
— С первого взгляда, которым мы обменялись в доме моего отца, мы поняли, что самой судьбой нам предназначено любить друг друга.
— Мужчины наговорят — только слушай.
Девушка опять остановилась, чтоб подождать Марьетту.
— Ты так молода, а уже так обозлена. Ты хоть во что-нибудь веришь?
— Верю в клятву, которую только что дала, — не останавливаясь, бросила ей Марьетта. — А еще в то, что мужчины — даже добрые, набожные мужчины, у которых и глаза, и губы как у ангелов, — солгут в угоду своим чреслам.
Мы так запыхались, что были вынуждены сделать передышку в тени под мостом. Марьетта приподняла маску:
— Выходи замуж за отцовского напарника, а того юношу потом сделаешь своим любовным компаньоном — чичисбеем. А его имя можно вписать в брачный контракт, саrа!
Поныне не устаю удивляться, сколько у Марьетты познаний о мире. Ну откуда могла дочь подобной матери прослышать об этом в высшей степени утонченном аристократическом обычае заводить чичисбея — официального любовника жены и сердечного друга, одобренного мужниной родней? Марьеттины ушки умели улавливать не только музыку, и родись она мальчиком в благородном семействе — непременно стала бы сенатором или судьей.
