Иногда к художнице приходит ученик, помогает смешивать краски. Юный венецианец по имени Джамбаттиста Тьеполо. Когда Джульетта позирует, входить в ателье ему не разрешают, хотя она не раз примечала в полуоткрытую дверь его любопытные взгляды.
Розальба велит Джульетте грезить наяву, воображая себя богиней, чтобы на ее лице появилось нужное выражение — какое должно быть у Дианы.
Джульетта говорит, что вот сидит она там и раздумывает о любви и о той жуткой цене, которая взыскуется с несчастных, подпавших под ее чары. Она думает об Актеоне — как он случайно увидел богиню, купавшуюся обнаженной в священных прудах Аркадии. И чудится Джульетте, что за миг до того, как Актеон был обращен в оленя и разорван его собственными гончими, он поцеловал купальщицу, — Джульетта пытается представить этот единственный поцелуй Дианы и охотника, столь божественный, что Актеон с радостью заплатил за него жизнью.
Иногда губы охотника, забывшись, касаются также обнаженных плеч богини, а его пахнущие лесом руки ложатся на благоухающую ароматом жасмина грудь богини.
Когда истории Джульетты кончаются, мы обе лежим без сна и молчим, прислушиваясь к тишине, нарушаемой только плеском воды в канале, нашим дыханием да песнями случайных гондольеров.
Она не устает нахваливать художнице мою игру в надежде, что, может быть, та когда-нибудь пригласит меня к себе и ее скрипка перестанет быть просто безделушкой. Я же уверена, что мне ни за что не разрешат туда пойти — пока провожатой для таких визитов служит сестра Джованна.
Скоро у меня урок.
Шлю тебе тысячу baci, дорогая матушка, где бы ты сейчас ни была, да коснутся эти строки не только твоих рук и глаз, но также и твоего сердца.
Анна Мария даль Виолин».
΅΅΅΅ * ΅΅΅΅
Перечитывая эти письма сейчас, я могу только удивляться, что совершенно не подозревала о Джульеттиных планах — да и строила ли она эти планы или просто, влекомая силой чувств, в необдуманном порыве решила свою судьбу? Все же мы были ближайшими подругами: если бы она замыслила все заранее, то наверняка проболталась бы мне.
Я была для нее царем Шахрияром, а она — моей Шехерезадой, и из ночи в ночь Джульетта, лежа со мной бок о бок в постели, разматывала клубок повествований. Если бы мне довелось послушать подобные сказки сейчас, я бы сразу поняла, к чему они ведут. Но тогда я сама носилась со своими любовными мечтами и поэтому лишь зачарованно слушала, как Джульетта повествует о своих. Да и не позволила бы она себя остановить, даже если бы у меня хватило ума и желания. От препятствий любовь разгорается еще сильнее — кому, как не мне, это должно быть известно!
Дожидаясь помощи от Марьетты, я тем временем пыталась выявить тех двух из девяти старших членов coro и comun, что на тот момент служили в Пьете регистраторами. Многочисленные обязанности и права, распределенные между девятью càriche, сменяются через каждые три года, но не в одно и то же время, поэтому совсем не легко определить, кто в данный момент за что отвечает (разумеется, за исключением явных должностей — диспенсьеры и помощницы настоятельницы).
В ту зиму погода стояла особенно мрачная. Дожди лили не переставая, и немногие посетители, навещавшие нас в эту пору, выглядели за решеткой parlatòrio спасшимися от наводнения. Частенько в дни посещений и вовсе никто не приходил.
Кухарки изощрялись как могли, чтобы поднять нам настроение (и заодно подсушить стены ospedale), — пекли всякие вкусности чаще обычного. Однажды, сидя за завтраком и радуясь неожиданному обилию булочек на столе, мы все услышали — все, за исключением синьоры Джелтруды, которая была глуха как пень, — одинокий и тревожный звон колокола возле скаффетты.
«Младенец!» — пробормотал чей-то голос, и тут же слово было подхвачено дюжиной других голосов, произносивших его кто с радостью, кто с нежностью.
Бывают годы и периоды, когда детей прибывает в избытке. Иногда могут принести двоих в один день, а потом целых три месяца ни один не появляется. Как только раздается колокольный звон у скаффетты, сама настоятельница, где бы она в это время ни находилась (кроме случаев, когда она больна), идет в церковь — к тому месту в восточной стене, где находится ячейка, открытая наружу и вдвигающаяся вовнутрь. Это не ruòta — не поворотный круг, какой бывает в монастырях, а подобие тщательно выдолбленного из камня выдвижного ящика. Настоятельницу всегда сопровождает одна из двух scrivane; она скрупулезно вносит подробные данные в особые реестры скаффетты, что содержатся в каморке, примыкающей к кабинету настоятельницы. Это книги, скрытые от посторонних глаз на протяжении сотен лет — с тех пор, как в них появились первые записи. Если младенец оказывается больным или уродцем, призывают также и врача.
В то утро настоятельница завтракала с нами, вероятно чтобы отдать должное угощению, изготовленному нашими пекарями. Я увидела, как она глянула на сестру Лауру, а та кивнула — едва заметно, так что те, кто знал ее хуже, чем я, наверняка не обратили бы внимания.
Настоятельница сунула в карман cornétto — рогалик, обсыпанный сахаром, — вытерла рот салфеткой и велела нам играть сегодня особенно старательно, поскольку нас будет слушать новая пара ушей. Не прошло и двух минут после ее ухода, как сестра Лаура тоже поднялась из-за стола.
— Уже уходите? — спросила я, настойчиво глядя на нее. — Еще будет миндальный пирог…
Без сомнения, мой взгляд выдал, что я думаю вовсе не о пироге, а сердце заколотилось вовсю. Сестра Лауpa — scrivana! Вот это новость! Будет ли она столь же добра ко мне в этом деле, как во всех других? Захочет ли она поискать в книгах и сказать мне то, что я желаю знать?
— Возьми мне кусочек, figlia mia, — ответила она, задержавшись ровно на столько, чтобы заправить под платок выбившуюся у меня прядь волос.
Взять кусок пирога, который еще не подали, и при этом не отстать от сестры Лауры — для этого мне была нужна сообщница. Но Джульетта уже отправилась к Розальбе, Клаудия еще не вернулась от родителей, а Марьетта навсегда покинула приют. Я повернулась к соседке слева — к Бернардине — и сначала коснулась ее руки, потому что та сидела ко мне незрячим глазом.
— Поможешь мне в одном деле, саrа?
Бернардина никогда и ни о чем меня не просила, как и я ее: в те дни мы были заклятыми врагами. Если в новом произведении, написанном для младших участниц coro, солировали сразу две скрипки, мы устраивали настоящее сражение, решая, кому исполнять ведущую партию.
Однажды перед прослушиванием она изловчилась незаметно просунуть сухое рисовое зернышко в один из эфов моей скрипки. Я к тому моменту уже настроила инструмент, и его странный скрежещущий звук меня попросту ошеломил. Когда я попросила разрешения начать сначала, Ла Бефана меня выгнала — мол, я недостаточно репетировала, — и с прослушивания я вышла вся в слезах.
Через месяц с небольшим Клаудия сыграла роль карающего ангела, подлив Бернардине в суп изрядную порцию òlio di baccalà — рыбьего жира, которым наш аптекарь поит рахитичных воспитанниц. У этого снадобья отвратительный вкус, но в тот вечер у Бернардины был насморк, и она ничего не почувствовала. Весь следующий день, тоже странным образом выпавший на прослушивание, моя соперница провела в уборной.
