— Кошмары мучают. Собственно, один и тот ж кошмар.
— А мужу вы о нем говорили? Друзьям?
— Никому не говорила.
— Отчего бы не поделиться с мужем?
— Не хочу, чтобы он думал, что мне здесь плохо.
В то, что Рик может заподозрить наличие связи между сном и занятиями сексом, я предпочла не вдаваться.
— А вам плохо?
— Да. — Я прямо посмотрела на Жана Поля. Сказала — и стало как-то легче.
Он кивнул.
— Так что же это за кошмар? Попробуйте описать.
Я перевела взгляд вниз, на реку.
— Помнятся только обрывки. Ничего связного. Звучит голос — нет, два голоса, один человек что-то говорит по-французски, другой плачет, даже рыдает. Все происходит словно в тумане, воздух вокруг тяжелый, тяжелее воды. А в конце — глухой стук, как если бы кто-то хлопнул дверью. И почти повсюду разлит голубой цвет. Повсюду. Не знаю, что меня так пугает, но всякий раз, как и вижу этот сон, хочется вернуться домой. Наверное, дело не столько в происходящем, сколько во всей атмосфере. И еще в том, что сон все время повторяется, будто теперь мне до конца жизни от него не избавиться. Это самое худшее. — Я замолчала. Раньше мне в голову не приходило, как хочется поделиться с кем-нибудь своими переживаниями.
— Вернуться домой — вы имеете в виду Соединенные Штаты?
— Ну да. А потом начинаю злиться на себя, что испугалась какого-то сна.
— А голубое как выглядит? На что похоже? — Жан Поль указал на рекламу мороженого в витрине кафе.
Я покачала головой:
— Нет, тут слишком ярко. То есть я хочу сказать, голубой цвет во сне, он тоже яркий. Очень яркий. Но он яркий и одновременно темный. Красивый цвет, но во сне он наводит на меня тоску. И в то же время ощущаю какой-то подъем. У этого цвета словно бы два разных оттенка. Удивительно вообще-то, что я цвет запомнила. Раньше мне казалось, что сны бывают только черно-белые.
— А голоса? Что за голоса?
— Не знаю. Иногда мой собственный. Иногда я просыпаюсь от своих слов. Я почти слышу их, словно за мгновение до этого в комнате наступила тишина.
— И что же это за слова? Что именно вы говорите?
Я на секунду задумалась и покачала головой:
— Не помню.
— Попытайтесь вспомнить. Закройте глаза. — Он пристально посмотрел на меня.
Я сделала, как он сказал, и надолго закрыла глаза. Жан Поль молча сидел рядом. Я уже готова была сдаться, как вдруг в голове сложилась фраза:
— Je suis un pot cassй.
Глаза y меня раскрылись сами собой.
— «Я — разбитый сосуд»? С чего бы это?
Жан Поль удивленно посмотрел на меня:
— Может, еще что-нибудь вспомните?
Я вновь закрыла глаза.
— Tu es ma tour et fortresse,
[9]
— пробормотала я после некоторого молчания.
Я открыла глаза. Жан Поль даже лоб наморщил от напряжения и пребывал, казалось, далеко отсюда. Я буквально физически ощущала, как работает его мысль, блуждающая по гигантским пространствам памяти, просвечивающая их насквозь, отвергающая одну возможность за другой, пока наконец что-то не щелкнуло и он вернулся. Прицелившись взглядом на рекламу мороженого, он начал декламировать:
Entre tous ceux-là qui me haient
Mes voisins j'aperçois
Avoir honte de moi:
Il semble que mes amis aient
Horreur de ma rencontre,
Quand dehors je me montre.
Je suis hors de leur souvenance,
Ainsi qu'un trespassé.
Je suis un pot cassé.
[10]
Он скандировал, и я чувствовала, как в горле начинает першить, а в глазах собираются слезы. Звук беды слышался в его голосе.
Я вцепилась пальцами в подлокотники и вжалась в спинку стула, словно в поисках опоры. Дождавшись, пока он закончит, я откашлялась.
— Что это? — тихо спросила я.
— Тридцатый псалом.
— Псалом? — Я сдвинула брови. — Из Библии?
— Ну да, — скупо улыбнулся он.
— Но мне откуда знать все это? Я в жизни не читала псалмов, даже по-английски, не говоря уж о французском. Но слова мне знакомы. Я точно их где-то слышала. Но вам-то они откуда известны?
— В церкви слышал. В детстве нас заставляли заучивать псалмы. Кроме того, одно время они были частью моих профессиональных занятий.
— Вы хотите сказать, что обучение библиотечному делу требует знания псалмов?
— Нет-нет, то было раньше, когда я занимался историей. Историей Лангедока. Собственно, это и сейчас мое главное дело. То, что я по-настоящему люблю.
— А что такое Лангедок?
— Все то, что вокруг нас. От Тулузы и Пиренеев до самой Роны.
Жан Поль очертил еще один круг на салфетке; заключающий в себе кружок поменьше — Севен — и большую часть коровьей шеи и морды.
— Местность названа так благодаря языку, на котором здесь когда-то говорили. «Ос» на этом языке означает «да». Langue d'oc — язык «да».
— Ну а с псалмом тут что общего?
— Это не так просто объяснить. — Жан Поль ненадолго умолк. — В общем, именно этот псалом декламировали гугеноты, когда приходила беда.
* * *
В тот вечер после ужина я наконец-то рассказала Рику о сне, максимально подробно описав и голубое, и голоса, и всю атмосферу происходящего. Кое-что я, впрочем, опустила: что на этой территории уже побывал вместе со мной Жан Поль, что слова — стихи из псалма и что сон приходит только после любовных утех. Из-за того что приходилось тщательно подбирать слова, рассказ получился более складным и не принес даже подобия того облегчения, какое испытала я при общении с Жан Полем, когда речь текла естественно и непринужденно. Рассказывая историю Рику, приходилось придавать ей некую форму, и в результате события как бы отделились от меня и начали жить своей собственной вымышленной жизнью.
Рик и воспринял их соответственно. В том, как я рассказала свой сон, дело или в чем другом, но слушал он невнимательно. В отличие от Жана Поля никаких вопросов Рик не задавал.
— Рик, ты меня слушаешь? — спросила я в конце концов, придвигаясь к нему и дергая за хвост на затылке.
— Естественно. У тебя кошмары. В голубом цвете.
