Анри дю Мулен кивнул Анне и повернулся к дочери:
— Где они?
Изабель покачала головой:
— Не знаю. Скорее всего… — Она посмотрела на детей и не закончила фразы.
— Будем ждать, — мрачно заявил отец.
— Будем ждать.
Проходили часы, дети один за другим засыпали, и взрослые неподвижно сидели за столом в темноте. Анна закрыла глаза, но сидела, не сгибая спины и крепко вцепившись в край стола. При любом звуке она открывала глаза и резко поворачивалась к двери.
Изабель с отцом молчали. Она грустно оглядывала комнату. Даже в темноте было видно, что дом приходит в запустение. Узнав о гибели сыновей-близнецов, Анри дю Мулен забросил ферму; поля оставались незасеянными, крыша протекала, овцы бродили без присмотра, запасы зерна уничтожали мыши. В доме стало грязно, сыро и холодно, несмотря на жару, какая всегда бывает но время сбора урожая.
Изабель прислушалась к шуршанию мышей.
— Тебе бы кошку завести, — прошептала она, обращаясь к отцу.
— Да была у меня одна, — откликнулся он. — Убежала куда-то. Здесь никто не задерживается.
Незадолго до рассвета они уловили во дворе какое-то движение. Раздался приглушенный стук копыт. Якоб быстро выпрямился.
— Это наша лошадь, — сказал он.
Они не сразу узнали Этьена. У человека, покачивающегося на пороге, не было волос, разве что несколько опаленных клочков на макушке. А светлые брови и ресницы так и вовсе исчезли без следа: казалось, глаза, лишившиеся опоры, просто плавают по лицу. Одежда тоже висела обожженными клочьями, и весь он, с головы до ног, был вымазан в саже.
Все застыли, кроме Маленького Жана, который обхватил руку отца обеими ручонками и повел к лавке.
Этьен махнул рукой.
— Лошадь, — с трудом выговорил он, опускаясь на лавку.
Лошадь терпеливо стояла во дворе, копыта ее были замотаны тряпьем, грива и хвост сожжены. Остальное все вроде было на месте.
Когда несколько месяцев спустя и за много сотен миль отсюда волосы у Этьена отросли, выяснилось, что они стали седыми. А брови с ресницами так и не появились.
Этьен с матерью отрешенно сидели за столом в дом Анри дю Мулена, не способные ни думать, ни действовать. Весь день Изабель и ее отец старались разговорить их, но безуспешно. Анна просто молчала, а Этьен ограничивался короткими репликами типа: «Мне хочется пить» или «Я устал», после чего закрывал глаза.
Наконец Изабель это надоело.
— Нам надо отсюда уходить, и чем скорее, тем лучше, — в отчаянии прорыдала она. — Солдаты все еще рыщут по всей округе, отыскивая нас, и в конце концов кто-нибудь непременно наведет их на наш след.
Она хорошо знала своих земляков. Люди они вообще-то верные, однако, если им предложить сумму покрупнее или припугнуть как следует, выдадут любой секрет, даже католику.
— Уходить? И куда же? — осведомился Этьен.
— Хотя бы в лес. Переждете там некоторое время, а потом, когда можно будет, вернетесь, — предложил Анри дю Мулен.
— Сюда мы вернуться не можем, — возразила Изабель. — Урожай пропал, дом сгорел. Без герцога нам от католиков защиты нет. Они нас в покое не оставят. А когда дома нет… — Изабель на мгновение умолкла, подбирая слова поубедительнее, какие они сами употребили бы. — А без крыши над головой в безопасности себя не почувствуешь.
«Ну а у меня нет никакого желания возвращаться в нищету», — добавила она про себя. Этьен переглянулся с матерью.
— Можно было бы отправиться в Эль, — продолжала Изабель. — Там Сюзанна и Бертран.
— Нет, — твердо отчеканил Этьен. — Они сделали свой выбор. Они бросили семью.
— Но они же… — Изабель запнулась, не желая терять небольшое преимущество, что ей удалось завоевать. Внезапно она представила, как солдат-католик вытаскивает Сюзанну в поле и вспарывает живот, и лишний раз подумала, что они поступили правильно.
— Дорога в Эль небезопасна, — заговорил отец, — там вполне может случиться то же самое, что происходит здесь.
Дети молча слушали взрослых. Но вот заговорила Мари:
— Maman, а где нам будет не страшно? Скажи Боженьке, что мы хотим, чтобы нам было не страшно.
Изабель кивнула.
— Кальвин, — проговорила она. — Можно пойти к Кальвину. В Женеву. Там безопасно. Там истина и там свобода.
Наступила ночь, не принесшая ни прохлады, ни покоя. Изабель велела детям убрать в доме, а сама тем временем принялась печь хлеб про запас. Было время, она с матерью и сестрой каждый день разжигала эту печь; а теперь пришлось очищать ее от паутины и мышиного помета. Выглядела она совершенно заброшенной, словно отец ничего не ел.
Анри дю Мулен, хоть родственные связи с семейством Турнье делали его мишенью для католиков, уходить из дому отказался.
— Это моя ферма, — решительно заявил он, — и никакие католики не заставят меня бросить ее.
Он настоял, чтобы отъезжающие взяли его повозку — единственную ценность, которая осталась в доме, кроме плуга. Он почистил ее, выправил колесо, приладил cиденье. Дождавшись темноты, Анри вытащил повозку во двор и положил внутрь топор, три одеяла и два мешка.
— Тут каштаны и картошка, — пояснил он дочери.
— Картошка?
— Да, для лошади и для вас.
Услышав эти слова, Анна так и застыла. Маленький Жан, как раз выводивший лошадь из амбара, рассмеялся:
— Но ведь люди не едят картошку, дедушка! Разве что последние бедняки.
Отец Изабель стиснул кулаки.
— Ты еще спасибо скажешь, что она есть у тебя, mon petit.
[20]
В глазах Бога все люди — бедняки.
Когда все было готово к отъезду, Изабель присталь но посмотрела на отца, словно пытаясь удержать в памя ти малейшую его черточку.
— Будь поосторожнее, папа, — прошептала она. Здесь могут появиться солдаты.
— В таком случае я буду бороться за истину, — сказал он. — Я ничего не боюсь. — Отец посмотрел на дочь и, слегка вздернув подбородок, добавил: — Courage,
[21]
Изабель.
Она выдавила из себя улыбку, что помогло сдержать слезы, положила руки ему на плечи, поднялась на цыпочки и трижды поцеловала.
— Смотри-ка, ты теперь целуешься, как Турнье, — пробормотал Анри дю Мулен.
— Но я же теперь тоже Турнье, папа, — возразила Изабель.
— Однако же твое имя по-прежнему дю Мулен. He забывай этого.
— Не забуду. — Изабель помолчала. — И ты меня помни.
