Я поцеловала его и застегнула платье.
— Да нет, не в том дело. Просто я подумала, что надо бы… Может, это и не лучший момент для такого разговоpa, но, знаешь, все последнее время я думала о том, что, может, не надо торопиться с ребенком. Может, лучше еще немного подождать?
— Но ведь мы же решили, — с удивлением посмотрел на меня Рик. Он любил выполнять решения.
— Да, но оказалось, что это более болезненно, чем я думала.
— Болезненно?
— Может, это слишком сильное слово.
«Минуточку, Элла, минуточку, ведь это и впрямь оказалось болезненно. Зачем же скрывать от него?»
Рик какое-то время ждал, что я заговорю и, не дождавшись, вздохнул:
— Ну что ж, если ты так находишь… — Он принялся собирать перья. — Мне остается только согласиться, я вовсе не хочу тебя к чему-нибудь принуждать.
В странном настроении мы ехали домой, оба были возбуждены, хотя по разным причинам, оба смущены моим неожиданным признанием. Едва миновав рыночную площадь в Лиле, Рик притормозил.
— Я сейчас. — Он вышел из машины и скрылся за углом. Вернувшись через пару минут, он швырнул мне что-то на колени.
— Быть того не может, — рассмеялась я.
— Может, — лукаво улыбнулся Рик.
Мы часто шутили насчет обшарпанного автомата с презервативами на одной из центральных улиц городка: в какое же, мол, критическое положение надо попасть, чтобы воспользоваться им.
Той ночью мы занялись любовью, а потом крепко уснули.
В тот день, когда Жан Поль вернулся из Парижа, я была так рассеянна на очередном уроке французского, что мадам Сентье поддразнила меня:
— Vous êtes dans la lune.
[28]
Для меня эта французская пословица была внове. Я, в свою очередь, обогатила ее английской: «Свет горит, но ничего не видно».
[29]
Потребовались некоторые пояснения, но когда до нее дошло, мадам Сентье рассмеялась и прошлась насчет моего drôle
[30]
американского юмора.
— Никогда не знаешь, чего от вас ожидать, — сказала она. — Однако же выговор ваш по крайней мере становится лучше.
В конце концов она меня отпустила, назначив в качестве штрафа за пропавший урок дополнительное домашнее задание.
Я помчалась на вокзал и успела на очередной поезд в Лиль. Но, добравшись до площади и кинув взгляд на hôtel de ville,
[31]
я вдруг утратила всякое желание видеть его — так бывает, когда затеешь вечеринку, а за час до прихода гостей хочется отменить ее. Тем не менее я заставила себя пересечь площадь, войти в здание, подняться по лестнице, открыть дверь.
В очереди к двум сотрудникам библиотеки стояло несколько человек. Оба подняли голову, и Жан Поль вежливо кивнул мне. В расстроенных чувствах я села за стол. Не рассчитывала, что придется ждать, не думала, что разговор будет в присутствии стольких людей. Я нехотя принялась за урок, заданный мадам Сентье.
Минут через пятнадцать библиотека немного опустела, и Жан Поль подошел ко мне.
— Чем-нибудь могу быть полезен, мадам? — негромко спросил он по-английски, опираясь на стол и наклоняясь ко мне. Я впервые оказалась от него так близко и, подняв голову, уловила какой-то ни на что не похожий запах: солнцем, что ли, пахла его кожа? Я уставилась на щеку, на которой, почудилось мне, проступает легкая щетина. О нет, нет. Не за тем я пришла сюда. В животе у меня даже заурчало от страха.
Я встряхнулась и прошептала в ответ:
— Думаю, да… Видите ли, Жан Поль…
Легкое движение с его стороны остановило меня.
— Да, месье, — поправилась я, — хотела бы вам кое-что показать.
Я протянула ему открытку. Он бегло взглянул на нее, перевернул обратной стороной и кивнул.
— А-а, музей Августинцев. Смотрели римскую скульптуру?
— Да нет, не в этом дело, посмотрите на имя! На имя Художника!
Он негромко прочитал его вслух:
— Николя Турнье, 1590–1639. — Жан Поль с улыбкой посмотрел на меня.
— Вглядитесь в голубое, — прошептала я, прикасаясь к открытке. — Это то самое голубое. Помните сон, про который я вам рассказывала? Так вот, еще до того, как эта открытка попала мне в руки, я вспомнила, что мне снилось платье. Голубое платье. Это голубое платье.
— Ясно, так писали возрожденцы. Видите, эта голубизна отдает лазуритом. А лазурит был в ту пору очень дорог, использовали его только для изображения чего-то очень важного, например, для одеяния Святой Девы.
Как всегда, лекция наготове.
— Господи, неужели вы не понимаете? Это же мой предок!
Жан Поль огляделся, переступил с ноги на ногу и снова посмотрел на открытку.
— С чего это вы взяли?
— Ну как же, имя то же самое, затем даты, но главное — голубой цвет. Он в точности совпадает с тем, что я видела во сне. Даже не сам цвет, а атмосфера, чувство, разлитое в картине. Выражение лица.
— А до того, как вам начал сниться сон, вы эту картину не видели?
— Нет.
— Но ведь в то время ваши отдаленные предки жили в Швейцарии. А этот Турнье — француз, так ведь?
— Так, но родился он в Монбельяре, всего в тридцати милях от Мутье! Совсем рядом с франко-швейцарской границей. Его родители вполне могли курсировать между двумя этими местами.
— А о них что-нибудь удалось узнать?
— Нет, в музее известно только, что родился Николя Турнье в Монбельяре в 1590 году, некоторое время жил в Риме, затем переехал в Тулузу и умер в 1639 году. Вот все.
Жан Поль повертел в пальцах открытку.
— Если известна дата его рождения, то и имена родителей тоже должны быть известны. Они вносятся в церковные книги вместе с датой рождения и крещения.
Я вцепилась в край стола. Рик, подумалось, совсем иначе откликнулся на мое открытие.
— Думаю, я смогу вам помочь. — Жан Поль распрямилея и вернул мне открытку.
— Нет-нет, спасибо, не беспокойтесь, — громко сказала я.
Кое-кто, включая коллегу Жана Поля, с неудовольствием посмотрел на нас.
Жан Поль удивленно приподнял брови.
— Я сама займусь этим, месье. Сама все выясню.
