— Нет!
Жан Турнье тяжело оперся о стол и поднялся. Серебристые волосы напоминали шлем, взгляд был угрюм. Он не произнес ни слова, но жена умолкла и вернулась на место. Он посмотрел на Этьена. После затянувшейся паузы Этьен наконец заговорил:
— Это мой ребенок. И мы все равно поженимся, как только мне будет двадцать пять.
Жан и Анна переглянулись.
— А что говорит твой отец? — осведомился Жан.
— Он согласен и пообещал выделить приданое. — Об остальном Изабель решила не говорить.
— Ступай, la Rousse, и подожди немного на улице, — спокойно вымолвил Жан. — И ты с ней, Сюзанна.
Девушки уселись на скамью подле двери. Повзрослев, они почти не встречались, хотя много лет назад, еще до того как у Изабель изменился цвет волос, Сюзанна играла с Мари, помогала ей собирать в снопы сено и пасти овец, плескалась в реке.
Какое-то время они сидели молча.
— А я волка видела в роще, — вдруг проговорила Изабель.
Сюзанна повернулась и посмотрела на нее расширившимися глазами. У нее было узкое лицо и острый, как у отца, подбородок.
— Ну и?..
— Я отогнала его палкой. — Изабель довольно улыбнулась.
— Изабель…
— Да?
— Maman недовольна, это видно, но я рада, что ты будешь жить с нами. Я никогда не верила тому, что о тебе говорят, про твои волосы и будто бы ты… — Сюзанна остановилась, а Изабель промолчала. — И тебе будет здесь хорошо. Наш дом оберегает…
Она снова не договорила, посмотрела на дверь и опустила голову. Изабель не отрывала глаз от погружающихся в темноту отдаленных волнистых холмов.
Вот так и всегда будет, подумалось ей. В этом доме молчат.
Дверь отворилась, и на пороге появились Жан и Этьен со светильником и топором.
— Мы берем тебя к себе, la Rousse, — сказал Жан. — Я поговорю с твоим отцом.
Он протянул Этьену кусок хлеба.
— Возьмитесь за руки.
Этьен разломил хлеб надвое и отдал меньший кусок Изабель. Она отправила его в рот и протянула ему руку. Пальцы его были холодны. Кусок хлеба застрял у нее в горле, будто невысказанное слово.
Маленький Жан родился в луже крови и был бесстрашным ребенком.
Якоб родился слабеньким. Это был тихий младенец, даже когда Анна шлепнула его по спине, чтобы вызвать дыхание, он не издал ни звука.
Прошло много лет, и Изабель снова, лежа на спине, покачивалась на речной волне. Рождение двух детей оставило следы на ее теле, а теперь в животе, возвышавшемся над поверхностью воды, шевелился еще один. Он стучал ножками. Изабель прикрыла холмик ладонями.
— О Дева Святая, — взмолилась Изабель, — пусть это будет девочка. И тогда я назову ее Твоим именем и именем моей сестры. Мари. И никто мне не помешает сделать это.
На сей раз не было никаких предчувствий, никаких колокольчиков и никто ее исподтишка не разглядывал. Он просто был там, сидел на берегу реки, опустившись на корточки. Изабель даже не прикрыла груди. Выглядел он так же, только постарше, и через всю правую сторону лица, от виска до подбородка, задевая уголок рта, проходил шрам. На сей раз она бы улыбнулась в ответ на его улыбку. Но он не улыбнулся. Просто кивнул, набрал в ладони воды, плеснул в нее, повернулся и зашагал в сторону ключа.
Мари родилась в лужице светлой жидкости. Глаза ее были широко раскрыты. От этого ребенка можно было ожидать многого.
Глава 2
СОН
С переездом во Францию, думалось мне, наша с Риком жизнь немного переменится. Только как именно, не имела представления.
Начать с того, что новая страна оказалась большим застольем, где нам не терпелось отведать каждое блюдо. В первую неделю, пока Рик обживал свое новое рабочее место, я очищала от ржавчины свой школьный французский и исследовала сельскую местность в окрестностях Тулузы в поисках жилья. Нам хотелось жить в каком-нибудь городке — интересном городке. На своем новеньком серого цвета «рено» я моталась по узким дорогам, обсаженным с обеих сторон сикаморами. Порой, если забыть, где находишься, можно было подумать, что это Индиана или Огайо, но стоило увидеть дом с красной черепичной крышей, зелеными шторами, подоконниками, заставленными горшками с геранью, как все становилось на свои места. На полях, поросших бледной апрельской зеленью, работали крестьяне в пронзительно-голубых комбинезонах; они долго провожали взглядом машину, внезапно возникшую на их горизонте. Я улыбалась и приветственно махала рукой. Порою они неуверенно откликались. «Это еще что такое?» — должно быть, спрашивали себя местные жители.
Городков я видела множество, но отвергла все, иногда из чистого каприза, но, в общем, потому, что искала место, которое отзовется в моем сердце песней, которое скажет: все, больше можно не искать.
В Лиль-сюр-Тарн я попала, переехав по длинному узкому мосту, перекинутому через реку Тарн. На противоположном конце городок ограничивали церковь и кафе. Я оставила машину у кафе и отправилась на прогулку. Едва дойдя до центра, я уже знала: мы будем жить здесь. Это была bastide — городок-крепость, сохранившийся со Средневековья. Во время иноземных вторжений крестьяне стекались на рыночную площадь, и запирали ворота со всех четырех сторон. Я стояла посреди площади рядом с фонтаном, обсаженным кустами лаванды, и чувствовала, как в душе у меня воцаряется покой.
С четырех сторон на площадь втекали извилистые узкие улочки с арками. Здесь теснились дома, нижние этажи которых были заняты магазинами, два верхних — жильем с закрытыми ставнями. Арки были сложены из длинных узких плиток кирпича; такой же кирпич использовался для строительства жилого помещения. Фронтоны домов были украшены орнаментом, состоящим из горизонтальных либо диагональных линий; заключенные между планками из мореного дерева, они скреплялись грязно-розовым раствором.
«Вот — сказала я себе, — вот это то, что мне нужно. Только смотреть на все это — уже счастье».
И тут же меня начали мучить сомнения. Останавливать свой выбор на городке только потому, что площадь красивая, — не дикость ли? Я снова двинулась в путь в поисках решающего аргумента, какого-то знака, который подскажет: то ли оставаться здесь, то ли продолжить поиски.
И они не затянулись. Прочесав близлежащие улицы, я вернулась на площадь и вошла в boulangerie — булочную. На невысокой женщине за стойкой был светло-голубой фартук, какие встречались буквально на всех рынках, куда приходилось заглядывать. Обслужив очередного клиента, женщина остановила на мне вопросительный взгляд. Глаза у нее были черные, лицо испещрено морщинами, а волосы небрежно связаны в пучок.
— Bonjour, madame, — певуче, как всегда во французских магазинах, проговорила женщина.
— Bonjour. — Я обежала взглядом батоны хлеба на полках и подумала, что теперь это будет моя boulangerie. Но, вновь посмотрев на продавщицу и ожидая встретить приветливую улыбку, я почувствовала, как уверенность меня покидает. Она стояла за прилавком неподвижно, и выражение ее лица было каменным.
