— Не спеши благодарить, парень.
Мир расплылся.
Дальше помню уже потолок лазарета. Отбеленные доски, с которых свешивались голые лампочки. Капельница со светлой жидкостью рядом с кроватью и трубка, тянущаяся к моему локтю. Остальное помещение такое же белое, как потолок. Полдюжины пустых кроватей вокруг моей.
Двойные двери в конце палаты, застекленные матовыми стеклами. За ними маячили два серых силуэта.
— От него давно пора было избавиться, Арт, — раздался голос капитана Яковича.
— Он толковый парень, сэр. И вживаться начал потихоньку.
Это Орд.
— У него словно на лбу написано — того и гляди что-нибудь натворит.
— Сэр, у всех это на лбу написано. И наша задача превратить их в солдат, а не избавляться от них.
— А Лоренсен? Какой из него теперь солдат?
Силуэты остановились.
— Вы правы, сэр. Тут моя вина, не курсанта.
— Ерунда, Арт! Чтобы такой солдат, как ты, сломал себе карьеру из-за какого-то наркомана, нарушившего приказ?! Да с твоим послужным списком ты давно должен был стать главным сержантом и получить место при штабе.
— Я предпочитаю полевые задания, сэр.
— Да? Ну а я предпочитаю наказывать тех, кого следует. То есть не на тебя. Хоть, может, ты и сплоховал. Устав тебе известен — ему дано право выбирать между дисциплинарным взысканием и трибуналом. Я человек справедливый: захочет дисциплинарное взыскание, влеплю по полной. Но это все равно лучше трибунала.
— Сэр, чтобы трибунал вынес приговор, нужны доказательства.
— Доказательства? Да он сам признался фельдшеру, что принял таблетки.
Они помолчали.
— Вот уж от кого, а от тебя, сержант, не ожидал малодушия. Ознакомишь его с выбором, когда очухается.
Я смотрел, как мне в вену капает раствор.
— Есть, сэр.
Стук ботинок постепенно затих. За стеклом остался один силуэт — Орда. Он наклонил голову, снял свою неизменную шляпу, какое-то время, казалось, смотрел в нее, а потом вздохнул.
Я почувствовал, что опять проваливаюсь в сон, и улыбнулся. Наверняка мне приснился весь разговор. Я, может, и поверил бы в него, но Якович сказал, что Орд облажался, а это невозможно.
Через два дня меня выписали из лазарета.
В казарме было тихо, как в могиле. На койках лежали скатанные матрасы, на полу валялись собранные рюкзаки. Третий взвод сегодня выпускался. Громыхая ботинками, я протопал мимо коек к сержантской.
Через открытую дверь я увидел Орда: он сидел за столом и что-то писал. Я сглотнул подступивший к горлу комок и постучал.
— Входи.
— Курсант Уондер прибыл, господин инструктор.
Он оторвался от бумаги и положил ручку на стол.
— Здоров?
— Так точно, господин инструктор, доктора говорят, здоров.
Он кивнул.
— Уондер, что непонятного было в приказе о наркотиках?
Я присмотрелся, читая с перевернутого листа. Похоже, это уже входило в привычку. Орд писал письмо, адресованное Лилиан Лоренсен. Оно начиналось так: «Уважаемая миссис Лоренсен! Ваш сын был настоящим мужчиной и храбрым солдатом». Дальше Орд не дошел. В корзине валялись три скомканных листа бумаги. Слезы защипали мне глаза, к горлу подступил комок.
— Все было понятно, господин инструктор. Я совершил ужасную ошибку. Но вина тут моя и ничья больше.
Он снова кивнул.
— Чья тут вина, вопрос спорный, однако к делу это отношения не имеет. Сейчас тебе предстоит сделать выбор. Можешь выбрать расследование и трибунал, а можешь — административное наказание. Первый вариант означает суд присяжных, где тебя будет защищать адвокат из военно-юридической службы. Присяжных по твоему пожеланию собирают либо из офицеров, либо из сержантов. Обычно заседают офицеры. Ведь солдатская мудрость гласит, что сержанты большие засранцы.
— Кто бы мог подумать, господин инструктор!
Он чуть не улыбнулся.
— Второй вариант — дисциплинарное наказание, налагаемое непосредственным командиром. Тут как повезет. Апеллировать не к кому. Однако солдатская мудрость советует выбирать дисциплинарное наказание, так как убеждать приходится только одного человека, который тебя знает, а не кучу незнакомцев.
— Мой непосредственный командир — капитан Якович?
Якович не очень-то симпатизировал мне, стоя за дверью лазарета.
— Капитан Якович неукоснительно следует уставу, это верно…
Моя жизнь была на кону. Не время любезничать.
— Следует? Ребята говорят, он каждое утро себе в задницу новую копию устава запихивает, чтобы ровнее стоять.
Орд опустил глаза, прикрыл рот ладонью, кашлянул и продолжил:
— Капитан Якович следует уставу, но он справедливый человек. Он выходец из славной военной семьи. Я отвоевал вторую Афганскую войну под командованием генерала Яковича.
Помнится, на лекциях капитан Якович говорил, что издевательства над военнопленными — подсудное дело, и это при том, что наши шансы взять противника в плен были примерно сравнимы с моими шансами слетать на Луну. Бросить себя на милость Яковича или пойти под трибунал. Безвыходно, как ни крути.
— Что мне грозит в худшем случае?
— В худшем? Год военной тюрьмы, потом позорное увольнение, без всяких прав и привилегий.
— Тюрьму я переживу. Мне бы на службе остаться.
Орд нахмурился.
— Это вряд ли, Уондер.
У меня защемило в груди. Орд прав — я сам слышал, как Якович грозился вышвырнуть меня из армии.
— Но я же хочу остаться. Должен остаться!
Он прикрыл письмо ладонью.
— Тут я бессилен.
— Кроме Вальтера у меня в этом мире никого не было. Теперь все, что есть — это армия.
Только сейчас я понял, что значили для меня Вальтер и армия. Я сказал правду. И если Якович мне не поможет, надо рисковать.
— Пусть будет трибунал.
Орд побарабанил пальцами по столу. Он глянул на прикрытое ладонью письмо, тряхнул головой и поднял на меня глаза.
— Выберешь трибунал, точно вылетишь отсюда. Уж я-то знаю, немало их на своем веку повидал.
У меня слова застряли в горле, и я замигал, борясь со слезами. Одна просочилась-таки и покатилась по щеке. Орд похлопал меня по плечу.
— Ничего, ничего, сынок. Выдержишь. Переживешь.
Я смотрел на письмо. Я-то, может, и переживу, а вот Вальтер… И чего мне, собственно, здесь надо? К черту Орда, к черту всю эту кашу!
