— Армия заботится о своих.
Я расцвел.
— Если, конечно, не поймает на наркотиках.
Как ножом по сердцу.
— С нарками разговор короткий.
— Это ты про тех, кто на кокаине сидит, да? А что если кто-нибудь просто «Прозака» переберет?
— Это ж армия, — отмахнулся сержант. — Наркота есть наркота.
Я потупился. Велика же польза, думал я, глядя на свои сияющие ботинки, учиться обувь до блеска чистить. Сержант передо мной — это ж я через двадцать лет, даже если бы в моем деле ничего не упоминалось про наркотики.
Я медленно побрел к выходу. К церкви через дорогу тянулась за едой длинная очередь из навьюченных мужчин. Не бродяги какие-нибудь, а вполне добропорядочные граждане, у которых война отняла последнюю надежду. Мое место — в такой же очереди.
Как легко было бы сейчас исчезнуть. Раствориться среди бездомных, осиротевших, безработных. Армия выплескивалась через край. Сбежать из нее — значит помочь другим, освободить место для новичков. Никто не станет искать дезертира.
В кармане у меня лежали накопившиеся за два месяца деньги, в рюкзаке — гражданская одежда. Помнится, кто-то из сатириков велел высечь себе над могилой: «Уж лучше здесь, чем в Филадельфии». Филадельфия и впрямь не подарочек, но затеряться в ней — раз плюнуть.
Я вернулся подобрать рюкзак. Сейчас найду тихую улочку, переоденусь в гражданское — и поминай как звали.
Сержант Очоа оторвался от экрана.
— Машины на Канаверал отбывают в четыре утра. Смотри, не потеряйся.
Поздно. Я уже потерялся.
Я толкнул вращающуюся дверь, однако та толкнула меня в ответ. Хромая, на склад вошел негр с чемоданом в одной руке и алюминиевой палкой в другой. Я попытался протиснуться мимо.
— Уондер!
Я обернулся. В лицо мне улыбалась счастливая физиономия Дрюона Паркера. Он отпустил чемодан и протянул ладонь.
— Только поглядите на него! Какая выправка! С успешным окончанием! — Он жал мне руку, оглядывая сверху донизу.
— Привет! — опомнился я. — Ты чего тут делаешь?
— Иду по второму разу. — Он похлопал себя по ноге. — Неделю назад меня выписали и зачислили на новый курс.
— Опять в пехоту? Разве дяде сложно перевести тебя куда-нибудь поприличнее — после травмы-то?
Его улыбка погасла, глаза потупились.
— Я тогда врал про дядю. У меня в армии только брат двоюродный сержантом в воздушных войсках служит, а больше родных — никого. И нога как назло неправильно срослась. Поди опять вылечу с курса, но чем черт не шутит? Мой старик говорил, в жизни главное — показаться.
Я знал Паркера всего день до того, как он сломал ногу. Тогда он был оптимистом. Теперь стал реалистом. Но уж он-то покажется, будьте уверены.
— Так куда ты теперь, после окончания, везунчик?
Везунчик? Не знаю, не знаю.
— Куда пошлют, — дернул я плечами, скинул на пол рюкзак и сел ждать машину.
Когда через полтора дня я готовился вылезать из очередного вонючего грузовика, глаза болели от бессонницы и пыли бесконечных дорог. Я скинул рюкзак на серый бетон вокруг складских зданий, стоявших на самом краю того, что совсем недавно переименовали в «Канаверальскую базу аэрокосмических сил ООН». Я последовал за рюкзаком, и стоило мне коснуться бетона, как земля задрожала.
14
Земля продолжала дрожать. Неужели снаряд? Я осмотрелся, ища за что бы ухватиться, потом глянул вверх. Вдали медленно, величественно, громко поднимался в небо перехватчик. Все быстрее и быстрее устремлялся он ввысь, оставляя позади столб огня и дыма.
А футов за пятьдесят от меня на фоне дыма торчал Мецгер. Руки сложены на груди, лицо сияет — ну прямо натуральный рекламный плакат в призывном пункте. На нем была синяя парадная форма, куда клевее моей, на груди — значок пилота. Ничего-ничего, пусть носит, заслужил. Ракетчики ведь спасают мир.
Он двинулся ко мне. При виде капитанских погон я непроизвольно вытянулся и отдал честь. Мецгер ответил небрежным салютом: их-то, небось, муштрой не мурыжили. Орд ежедневно заставлял нас выглаживать драную форму, будто вечерние костюмы. А пилоты… Ходят легенды, что во время второй мировой пилоты запросто могли закинуть ящик пива в самолет и полететь его охлаждать. О расходе топлива они даже не задумывались. Может, и правда здорово быть пилотом?
— Ну и спортсменом же ты стал! — присвистнул он.
Я отмахнулся.
— Пехота — бег на выживание.
Надо было, наверное, хлопнуть его по плечу, или обнять, что ли. Только я, разиня рот, стоял и таращился в небо. Будто деревенщина неотесанная.
Мецгер кивнул в сторону перехватчика, теперь уже походившего на запятую с белым хвостом на фоне холодного серого флоридского неба.
— Перехватчики летают отсюда, из Ванденберга на Западном побережье и из Лобнора в Китае. И еще из Йоханнесбурга — те защищают все южное полушарие. Хотя чего там защищать — к югу-то от экватора?
Он нагнулся, подобрал мой рюкзак и повел к своей машине, «киа гибриду». Вместо номерных знаков — таблички с надписью «истребитель».
— Ого! Ты где такие достал?
Он любовно похлопал по машине.
— Она и на аккумуляторах хороша, а заправишь бензином — так просто летает.
— Бензином? Ты можешь достать бензин?
— Пилоты что угодно достанут. — Он кинул мой рюкзак на заднее сидение. — Садись, поехали. Встретимся с девчонками. Погуляем.
— Угу.
В школе мне постоянно доставались прыщавые недотроги, подружки спортивных красоток, мечтавших отдаться Мецгеру. Впрочем, на меня, наверное, смотрели так же.
— Да нет, я тебе такую ягодку подобрал — сам увидишь.
Вот в чем польза давней дружбы. Тебя понимают с полуслова.
Мы обогнали несколько жалко тащившихся машин: этим водители бензина явно не достали. Они ехали с включенными фарами, чтобы разогнать вечные сумерки. Нам же фары не требовались — у Мецгера в лобовое стекло машины был встроен прибор ночного видения. От постоянного полумрака и свободных дорог казалось, что мир уснул. Или это просто людей не осталось?
Мецгер повзрослел. Его руки на рулевом колесе смотрелись более… хирургическими, что ли.
— Ну, рассказывай, как дела, — сказал он.
Я и рассказал. Про всю кашу. Про Вальтера. Про Яковича.
— Ничего себе.
Хреново, то есть. Я поспешил сменить тему.
— А как твои старики?
Он оскалился. Сам-то он эту тему бы не завел, берег мои чувства. Обидно, конечно, когда твоя мать погибает только потому, что решила съездить в Индианаполис.
