Я раскрыл рот.
— Да ты сам увидишь. Нас сейчас туда повезут.
Скоро я уже трясся на переднем сидении лунохода — легкой прыгучей машины из тонкого, как спортивный велосипед, материала и с солнечной батареей на всю крышу. На земле он, может, весил бы, как целый автомобиль, но здесь я поднял бы его за бампер, будто кушетку какую-нибудь. Вез меня, судя по нашивке, старший сержант. Говорить нам удавалось только касаясь друг друга шлемами, то есть редко: у сержанта тоже рация сломалась. Я уж начал было думать про себя, как это человечество вообще умудрилось на Луну попасть с такой техникой, пока не вспомнил, что скафандрам нашим по семьдесят лет.
Мы с сержантом ехали во главе нашей маленькой процессии. Сразу за нами следовал Говард, который вез на заднем сидении слизняка.
Поездка дала мне время на раздумья. Сначала я радовался, что останусь в живых. Потом начал злиться на Говарда с Мецгером за то, что те позволили мне впасть в отчаяние, пусть даже на какие-то минуты. Солдатским умом я понимал, что это была обычная предосторожность — и все равно глотал обиду. Кроме того, из объяснений Говарда о нашем полете и о выигрыше во времени выходило, что он предвидел самоубийство слизней еще на Земле и с легким сердцем позволил мне влезть в тикающую бомбу.
За следующие четыре молчаливых дня меня мучили то злость, то тоска. На кого-нибудь ведь точно повесят потерю многомиллиардного космического корабля и самой важной находки в военной истории. Кому-то не понравится, что добыли мы только амебу-переростка, замерзшую так, что ей можно дрова рубить.
Говард командует разведгруппой, которая способна повернуть ход войны; ему бояться нечего. Мецгер — герой, да к тому же сколько я его знаю, он всегда увиливал от наказаний.
Козлом отпущения получаюсь я.
Весело же мне будет в дороге! Хорошо хоть на сей раз я не забыл пристегнуть мочеприемник к скафандру.
Через два часа после выезда я уже заскучал. Вид за окнами оставался одинаковым, даже когда мы въехали на темную сторону Луны. Равнины, холмы и камни сменялись равнинами, холмами и камнями. Все ослепительно яркие, но черно-белые, будто из голограмм древних фильмов.
«Ослепительно-яркое» не вязалось в моей голове с «темной стороной» — одной из величайших ошибок в нашем языке. Луна не вращается вокруг собственной оси, а постоянно обращена одной стороной к Земле. Когда солнечные лучи падают на эту сторону, мы видим на небе Луну. Когда Луна располагается между Землей и Солнцем, освещается «темная сторона».
За время нашего пути та сторона, на которую мы садились, как раз погрузилась в потемки, а на «темной стороне» забрезжил рассвет. И все равно Луна, увы, есть Луна. Даже через Канзас интереснее ехать.
Больше рассказать о нашем пути мне нечего. Через четыре дня мы взобрались на очередной холм, который оказался кратером, и, перевалив через край, увидели Лунабазу.
Заслоняясь рукой от солнца, я созерцал ряды белых округлых строений, между которыми, словно муравьи, ползали луноходы. База раскинулась на несколько миль — прямо целый город!
Свет вдруг потускнел, и я убрал руку. Должно быть, облако закрыло Солнце.
Только откуда здесь облако? Тут ведь нет атмосферы!
Я задрал голову, вглядываясь в небо. Над нами скелетом нависал серый металлический каркас, должно быть, в милю длиной и в четверть мили шириной. Я дернул водителя за рукав, показывая вверх. Он нагнулся к моему шлему.
— Расслабься. Это «Надежда». Космический корабль Организации объединенных наций.
Корабль медленно, величественно плыл над нами, мерцая множеством разноцветных огоньков.
— Тот самый корабль?! Корабль, который планировалось закончить только через пять лет? Корабль для полета на Юпитер?
Сотни светлячков вокруг «Надежды» были, надо думать, грузовыми баржами, транспортными судами и буксирами. Корабль соорудят через месяцы, не годы. Величайший отвлекающий маневр в истории. Грандиознейшее шоу на Земле. То есть даже не на Земле.
— А зачем ее строить именно здесь?
— «Надежда» — межпланетный корабль. Она выдержит перелет отсюда до Юпитера, но земное или даже лунное притяжение для нее чересчур. Ее стихия — вакуум: в нем она родилась, в нем когда-нибудь и умрет. Ее орбиту рассчитали так, чтобы Луна или Земля постоянно находились между ней и Ганимедом. Оттуда ее не увидишь.
Если никто на Земле не знает о существовании корабля, ни один шпион — и ни один захваченный солдат — его не выдаст.
«Надежда» удалялась, пока не превратилась в пятнышко на лунном горизонте.
Пока мы ехали вниз внутрь кратера, виляя из стороны в сторону, в черном небе показался еще один аппарат: шаттл, похожий на перехватчик, который я видел в Канаверале. Он неуклюже опустился: крылья в космосе не подмога.
На краю базы стоял ооновский флаг, натянутый на рамку так, чтобы даже здесь, где не бывает ветров, создавалась видимость, будто он развевается.
Мы проезжали однотипные здания, пока не остановились у одного, неотличимого от других: эдакого белого купола, под который можно упрятать футбольное поле, с маленьким, высотой с человеческий рост, воздушным шлюзом на боку. Говард и Мецгер вылезали из луноходов, их сержанты-водители вытаскивали с заднего сидения слизняка.
Я тоже потянулся было к двери, но мой водитель удержал меня за рукав. Вот беда-то. Уже героев от простых смертных отделяют.
Меня проехали еще три здания, прежде чем меня выпустили из лунохода. «Изолятор», — гласила надпись на воздушном шлюзе. Что судья Марч с капитаном Яковичем на Земле, что Владыка всея Луны — каждый, похоже, только и мечтал видеть меня за решеткой.
Камера была крохотной комнатенкой с кушеткой, раковиной и унитазом, без единого окна. Мне дали свежую одежду, бритву и сухой паек, сравнимый с незабвенными «готовыми к употреблению блюдами».
Я тряс головой, пытаясь привести мысли в порядок. Лежал на кушетке и думал, за что меня сюда кинули.
Лязгнул замок. Сержант-полицейский в таком же, как у меня, комбинезоне показал на выход. Он вел меня по туннелям, соединявшим здания Лунабазы. Глухие отзвуки наших шагов разносились по каменной трубе.
— А как делали эти туннели? — поинтересовался я.
— Выжгли лазером.
Мы шли минут десять, то и дело уступая дорогу электрическим тележкам. Они сотрясали пол, подбрасывая меня, едва удерживаемого лунным притяжением, и с грохотом везли железки к транспортным ракетам. Или возвращали со смены сварщиков и клепальщиков — уставших, дремлющих, роняющих головы друг другу на плечи, держащих термосы с едой на коленях.
— Дух солидарности, а? — подмигнул я сержанту.
Тот сверкнул глазами.
— Шестнадцать рабочих часов в день. Двадцать восемь рабочих дней в месяц. И все это за четверть миллиона миль от дома.
