Мне всегда нравилось валяться по утрам в постели, в полудреме, когда мысли еще не успели принять отчетливые очертания. Нравилось лежать рядом с Магдой Маккейб, видеть, как она улыбается во сне, вдыхать ее запах. От нее изумительно пахло — как ни от кого больше из живущих на земле. Я никогда не мог сполна насладиться этим ароматом. Даже обливаясь потом после десятимильной прогулки на велосипеде в середине августа, эта женщина пахла великолепно. Разве есть на свете более благодарное занятие, чем лежать рядом со спутницей жизни в своей утренней постели, когда мысли только еще начинают обретать четкость, а слепящий свет из окна ложится ровным теплым лоскутом на деревянный пол, туда, где еще с вечера валяются вперемешку твои и ее шлепанцы? Что может быть прекраснее, чем проснуться в свою собственную жизнь, которой ты вполне доволен, проснуться и увидеть рядом дорогого тебе человека? Чего еще можно желать, не стыдясь своих желаний?
Но в то утро я выскочил из постели, словно мною выстрелили из катапульты. Мне столько предстояло сделать, а я понятия не имел, как за это взяться. Даже с чего начать не представлял. А кроме того, я был зверски голоден. Просто ядерно, океанически голоден. Никогда в жизни я еще не чувствовал подобной пустоты в желудке. Было ли и это следствием того, что со мной произошло? Может, путешествия во времени отнимают больше энергии, чем повседневные заботы?
Я направился на кухню, одетый в одни только боксерские трусы, предполагая, что моя падчерица, как обычно, проваляется в постели еще несколько часов. Я думал об омлете с множеством кусочков бекона, холодном апельсиновом соке, который аж язык пощипывает, о кофе — таком горячем и крепком, чтобы глаза лезли на лоб. Я думал о горячих булочках с корицей, когда послышалась трель дверного звонка. Я посмотрел на свои часы, но их не оказалось на месте. Они обо всем подумали, кто б они ни были. Я всегда, перед тем как лечь, снимал свои часы. Наверняка, вернись я сейчас в спальню и посмотри на тумбочку у кровати, они оказались бы там. Те самые, которые захапал тогда Астопел. Часы, которые теперь были мне вроде и ни к чему, потому что время перестало быть дорогой из пункта А в пункт Б, а сделалось подобием парка аттракционов с горками, которые вытряхивают из тебя душу.
Звонок в дверь повторился. По моим прикидкам теперь было часов шесть утра. Даже в обычные времена я бы голову открутил любому, кто побеспокоил меня в такой час. Не задумываясь, прилично ли открывать двери в одном нижнем белье, я открыл е. дверь в одном нижнем белье. И взвыл.
— Нет, только тебя мне не хватало! Пожалуйста, сгинь!
— Прочь с дороги! — Фрэнни-младший — ни дать ни взять Моу Говард из «Трех придурков» — отодвинул меня в сторону, и его оранжевые ковбойские ботинки снова без приглашения вторглись в мое жилище. Он остановился в холле, глядя по сторонам и в то же время не сводя глаз с меня. Казалось, он ищет что-то или запоминает обстановку.
— Что тебе надо? Убирайся и оставь меня в покое!
— Покой я тебе устрою. Вечный. Ладно, здесь все вроде в порядке. И должен тебе сказать, приятель, это как гора к херам с плеч.
— Слушай, прежде чем мы провалимся еще глубже в кроличью нору, дай мне спокойно позавтракать, а? Я ничего не ел с самых своих семидесяти лет.
— Завтрак — это хорошо. Я тоже не откажусь.
Он осклабился, как злой волк из мультфильма — острые длинные зубы, зловещая физиономия. У меня не было сил объяснять ему, что я его не приглашал.
— Почему бы нам не поесть омлета с вустерским соусом и карри?
Эти его слова меня испугали, потому что именно это я и собирался приготовить.
— Знаешь, сядь-ка и заткни свой фонтан. Будешь есть то, что я подам.
— Укуси меня.
Я открывал кухонные шкафы.
— Мне только отравиться не хватало. Сядь и уймись.
Он сел, но униматься не спешил.
— Где ты был?
— Угадай. — Я достал свою любимую сковороду.
— Там, в будущем?
Я кивнул, вынимая из холодильника то, что мне было нужно для завтрака.
— Так ты еще ничего не знаешь?
Я стал разбивать яйца в миску.
— Не знаю чего?
— Давай-ка сначала поедим, а потом можешь обосраться со страху.
— Новые сюрпризы?
— Слово сюрприз тут ни при чем, приятель. Все это один долгий кошмар. Вот выйдешь из дому — сам увидишь, что там творится. Слушай, кстати, кто такая Мэри Джей Блайдж? Я видел ее по «Эм-ти-ви». Ну и штучка! Пальчики оближешь!
Я собрался было сказать, насколько старомоден этот комплимент, но вспомнил, откуда мальчишка явился — он ведь жил в те годы, когда Фрэнк Синатра и его «Крысиная стая» были самыми крутыми парнями, сигареты и ростбиф не считались чем-то слишком уж вредным, а Джеймса Бонда все еще играл Шон Коннери. В те дни «штучка — пальчики оближешь!» было самой что ни на есть лучшей похвалой.
— Не сыпь так много карри. Ты всегда слишком…
— Уймись!
— Как насчет чашки кофе, пока мы ждем?
— Как насчет того, что у меня руки заняты, а ты мог бы оторвать задницу от стула и сам сварить кофе?
— Вполне. Где у тебя кофейник?
— Мы кофейником не пользуемся. Машина вон там.
— Какая еще машина?
— Серебристая. Там, на стойке. Автомат для эспрессо. Вон, на столике — с длинной ручкой. Спереди написано: «Гаджиа».
Сунув руки в карманы джинсов, он пренебрежительно цокнул языком с этаким мальчишеским гонором.
— Эспрессо? Этот твой итальянский кофе пусть педики пьют. У него вкус жженой резины. Где у тебя кофейник и «Максвелл хаус»? Меня устроит.
— Нет у меня никакого кофейника. Все, что есть, — это кофе для педиков. Или никакого. Не нравится — пей воду.
Он скрестил руки на груди и не произнес больше ни слова, пока я не поставил перед ним тарелку с завтраком. Не мог удержаться, чтобы не лягнуть еще разок.
— Я тебе положил немного фоонтаджиджи.
У него напряглись плечи.
— Фоонта… — что?
— Фоонтаджиджи. Приправа из Марокко. Она очень… м-м-м… — Я игриво подбоченился и сложил губы бантиком. — Ядр-реная, — жеманно раскатил я звуки «р».
Он оттолкнул от себя тарелку и вытер руки о джинсы.
— Вот сам это и ешь. А я не собираюсь. Фоонтаджиджи. Дерьмо собачье.
— Да лопай ты, черт возьми, что дают! Уж и пошутить нельзя. Это омлет с беконом, какой я всегда готовлю.
Он недоверчиво покачал головой и, вооружившись вилкой, стал осторожно тыкать омлет, как будто искал противопехотную мину. За еду взялся только после того, как обнюхал свою порцию, низко склонившись над тарелкой. Ел он молча, не дав никакому фоонтаджиджи ни малейшего шанса против своего зверского аппетита. Он чуть не уткнулся носом в тарелку, чтобы быстрее забрасывать в рот куски. Я хотел было сказать ему что-нибудь на сей счет, но вспомнил, что ведь он был мной, а я в его возрасте ел именно так, прости господи.
