– Конечно, не стоило ее бить, но что ж теперь? Может быть, настало время, чтобы кто-то ее поколотил. Пусть ее лечат ее же средствами.
По выражению ее лица я понял, что не убедил ее. Марис пошла дальше.
– Я бы никогда не ударила ребенка. Никогда. Как бы он себя ни вел.
Я решил сменить тему.
– Вам хотелось бы иметь детей?
– О да, хотя я уже становлюсь старовата для этого. По меньшей мере двоих. – Она улыбнулась и немного сбавила шаг. – Двух девочек.
– Девочек? И как бы вы их назвали? Она улыбнулась еще шире.
– Как бы назвала? Не знаю. Джессика и Кеньон.
– Вы уже в порядке после того, что там произошло?
– Не совсем. До сих пор зубы стучат. Вы не отведете меня в какое-нибудь место повеселей? Знаете, что я имею в виду?
Меня озарила идея.
– Знаю в точности! В Вене есть три места, куда я хожу, когда мне плохо. Я отведу вас во все три.
Мы сели на трамвай и поехали по Рингштрассе. Даже под дождем много народу прогуливалось. Посередине улицы медленно катили открытые конные экипажи, полные экскурсантов.
У Шоттентора мы сошли и по Герренгассе направились в центр города.
На Герренгассе расположены барочные дворцы: Испанская школа верховой езды, Национальная библиотека и музей Альбертина. Через улицу находилось кафе «Централь», где Фрейд и Ленин некогда пивали черный кофе и потрясали вселенную.
Иногда по утрам, если повезет, можно увидеть конюхов, выводящих белых и серых липпизанеров из конюшен, расположенных по одну сторону улицы, на конный манеж по другую сторону. Их копыта неописуемо стучат по каменной мостовой.
Когда мы миновали ворота дворца Хофбург и собирались свернуть налево к Кольмаркту, Марис остановилась и взглянула вверх, на одну из статуй перед воротами. Я думал, она хочет сказать что-то про нее или про дворец, но я ошибся.
– Боже мой, как тяжела жизнь, правда, Уокер? Вы когда-нибудь играли в компьютерные игры вроде «Ослика Конга» или «Рудоискателя»? Они ужасны тем, что чем лучше их осваиваешь, тем сложнее и одни лишь наказания! – Это аналогия жизни или вы все еще пытаетесь разобраться, зачем ударили ту женщину?
– И то и другое! Вчера меня ударил Люк, сегодня я ударила кого-то еще. Разве вам не хочется научиться жить? На своих ошибках научиться принимать правильные решения, не чувствовать вины, с толком использовать свою энергию… – Она пожала плечами и вздохнула. – Далеко мы еще от вашего первого счастливого места?
– Пять минут ходьбы. Это парикмахерская.
– Grussgott!
– Ага, вот и наш американец!
Мы вошли и сели между стариком и мальчиком-подростком.
Два парикмахера, владельцы заведения, неотличимые друг от друга седые близнецы, всегда саркастически-шутливо переругивались с клиентами. Это место было венским эквивалентом парикмахерской Нормана Рокуэлла – здесь напропалую болтали о спорте, женщинах, тупости политиков. Несколько завсегдатаев сидели тут обычно только затем, чтобы беззлобно задирать прочих.
– Кто ваша милая спутница, герр Истерлинг? Не мог же я сказать, что мы зашли сюда немного развеяться, так как моя новая знакомая только что побила другую женщину!
Но Марис подмигнула парикмахеру и спросила, нельзя ли подстричься.
Он удивился, но широким жестом предложил сесть. Она плюхнулась в кресло и попросила подправить прическу.
Торопливой походкой вошел еще один мужчина, но остановился на полпути, увидев в кресле Марис.
– Это самый красивый парень, какого я только видел в этом чертовом месте!
Тут беседа возобновилась, и мужчины вновь принялись добродушно подначивать друг друга. Марис мало говорила, но все время улыбалась. Было ясно, что ей здесь нравится.
Закончив стрижку, мастер тщательно отряхнул волосы; казалось, он вполне доволен собой.
Снова выйдя на улицу, Марис несколько раз оживленно поворошила волосы и остановилась перед витриной посмотреться.
– Им хорошо там. Они постоянно подкалывают друг друга, верно?
– Да. Я всегда хожу туда, чтобы поднять настроение.
Она пошла дальше.
– Я бы тоже так делала. Какое же ваше второе счастливое место?
Следующим был зоомагазин на Йозефштедтер-штрассе, где продавалось все для кошек и собак, а также велосипеды, птичьи клетки и снаряжение для подводного плавания. Владели магазином старая пара и сенбернар с печальными глазами, которому уже, наверное, стукнуло лет двадцать. У пса была своя настоящая кушетка, с которой он никогда не слезал. Я никогда не понимал, как это заведение сводило концы с концами, потому что никто туда не заходил и товары имели покосившийся вид вещей, к которым годами никто не притрагивался.
Старики, как всегда, спросили, как поживает Орландо, и мы несколько минут поговорили о моем сожителе. Но потом, когда тема была исчерпана, я от отчаяния купил огромный мешок соломы для подстилки, что коту было совершенно ни к чему.
Попытавшись взглянуть на все глазами Марис, свежим взглядом, я нашел, что зрелище это одновременно странно и печально. В магазине пахло углем для печи, большой собакой, многолетней заброшенностью и покрывающей все пылью.
– Что я могу купить для вашего кота? – спросила она.
– Ну, это не так просто, потому, что он слепой и не может играть с большинством игрушек.
Она спросила, есть ли в продаже мяч с бубенчиком внутри. Старик принес. Мяч был такого же ветхого вида, как и пес. У меня не хватило мужества сказать Марис, что у Орландо уже есть такой и он терпеть его не может. Гоняться за погремушкой было ниже его достоинства.
После этого мы пошли пообедать и через окно ресторана наблюдали, как небо проясняется. Это была молчаливая трапеза – то ли из-за насыщенности утра, то ли оттого, что в череде событий Марис потеряла ко всему интерес. Возможно, в этом была моя вина, и к тому же я постоянно упускал из виду, что только вчера ее пытались убить.
– Знаете, что мне понравилось в том зоомагазине?
– А вам понравилось? Я думал, с этим «счастливым местом» я дал маху.
– Вовсе нет, Уокер. Мне понравилось, как они относятся к своему псу – как к другу, а не как к собаке. Держу пари, у них нет детей. Собаки – это дети, которых мы всегда хотели. Они полностью преданы тебе и хотят жить с тобой до смерти. В отличие от детей, которые ждут – не дождутся, чтобы смыться, как только вырастут и больше не будут в вас нуждаться… Знаете, что я делала последние лет пять? Ежедневно писала письма своей дочери, хотя она еще не родилась. Чтобы она знала, когда вырастет, какой была я. Думаю, это важнее всего. Дети должны знать, кто такие их родители и какими они были раньше.
– И когда бы вы дали ей прочесть их?
