– Это ваше дело – все выяснить. Вы и так уже довольно далеко зашли.
Другая подошла и похлопала меня по плечу.
– Все гордятся вами. Не обращайте внимания на то, что я сказала. Я просто вас дразнила.
Они снова пошли прочь. Я схватил за локоть ту, что ближе, и повернул к себе. Улыбка сошла с ее лица.
– Не прикасайтесь ко мне! И хватит вопросов. Идите к черту!
Я встряхнул ее за руку. Под шерстяным пальто рука казалась худой, как посудный ершик.
– О чем вы говорите? Кто такой Реднаскела? Откуда вы меня знаете?
Из травы разом вспорхнула стайка птиц и улетела прочь.
Старуха увидела поблизости молодую пару и пискливым голосом завопила:
– На помощь! Отпустите меня! Оставьте меня! Помогите!
Ее напарница стукнула меня по спине сумочкой. Парочка подбежала, и мужчина оттащил меня от старухи.
– Кто такой Реднаскела, черт возьми!
– Сам узнаешь, болван!
– Скажите мне.
– Черта с два, сынок!
Я бросился к ней, но мужчина удержал меня.
– Эй, парень, совсем спятил? Это же старая женщина!
Он крепко держал меня и не собирался отпускать.
Старуха пустилась прочь, то и дело оглядываясь через плечо. Сначала обе выглядели испуганными, но, оказавшись на безопасном расстоянии, одна из них захохотала, как ненормальная, и состроила мне рожу: засунула в уши большие пальцы и мизинцами растянула рот, высовывая и пряча язык, как змея. Ее хохот звучал так странно и громко, что мужчина, его жена и я замерли, уставившись на двух старух, которые тем временем исчезли среди могил.
– Ты спятил, парень? Колотить пожилую даму? Какого черта?
Он отпустил меня и скрестил руки на груди, как папаша, ждущий объяснений от десятилетнего сына.
– Забудем это. Я ошибся.
Я был сконфужен и зол, и мне чертовски хотелось узнать, куда делись эти «пожилые дамы».
– Не набрасывайся на пожилых дам на кладбищах, парень. Мне наплевать, что вы вытворяете в вашей собственной стране.
Я взглянул на него.
– О чем это вы?
– Здесь Австрия. И мне наплевать, как вы обращаетесь с женщинами у себя в стране. Даже будь это ваша бабушка. Здесь надо вести себя, как принято у нас.
Подошла его жена и вызывающе посмотрела на меня.
– Откуда вы? Что это был за язык? Я раньше работала в ООН, но никогда не слышала, чтобы люди изъяснялись такими звуками.
– Что вы хотите сказать?
– Я про язык. Про те звуки, что вы издавали. И вы, и эти старушки. Откуда вы?
Ее муж фыркнул:
– Может быть, из океана! Может быть, все трое – переодетые дельфины.
Я уставился на него, потом на его жену.
– И как же это звучало? – Мне стало страшно. Она посмотрела на меня так, будто я притворялся.
– Сами знаете, как. Ведь это же вы говорили! Ее муж снова фыркнул:
– Как это звучало? А вот так! – Он сунул в рот два пальца и стал свистеть – так громко, что спугнул стайку птиц с каштана неподалеку. Я посмотрел на него, потом на его жену. Она кивнула.
– Вот именно. В точности так. Где так говорят? Можете еще что-нибудь сказать? – Она поощрительно улыбнулась.
Я не стал рассказывать об этом Марис. Что бы я сказал? «Сегодня на кладбище я встретил двух старух. Набросился на одну из них и по-дельфиньи освистал другую. Потом они убежали и показали мне язык». В фильме это была бы неплохая сцена, но в реальной жизни она звучала как бред сумасшедшего.
И что же это за странный язык, на котором я с ними будто бы говорил? Откуда он взялся и почему я сам не заметил, что говорю на нем, а не на своем старом добром американском диалекте немецкого?
Кто такой был этот Реднаскела? А если это был я, как утверждали две выжившие из ума старухи и бородатый инопланетянин на велосипеде, кто же все-таки он/я такой? Как вышло, что я понятия не имел, кто «мы» такие? Или все же имел?
И наконец, какое отношение ко всему этому имел Мориц Бенедикт? Старуха пошутила, что я потратил много времени, прежде чем понял, что нужно прийти на кладбище и посмотреть на могилу…
Как все это свести воедино? Какие винтики выпали из набора, или детали, или инструкции, которые помогли бы мне правильно все собрать и понять?
Я знал в городе одного чудаковатого американца по имени Дэвид Бак. Он проводил большую часть времени в библиотеке, изучая жизнь какого-то малоизвестного немецкого анабаптиста шестнадцатого века, одно время подвизавшегося в Австрии. Бак вечно был на мели и искал, чем бы подзаработать. Поэтому я позвонил ему и сказал, что заплачу, если он разузнает, кто такой Мориц Бенедикт. Об этом человеке я знал лишь даты его жизни и то, что он похоронен на Центральфридхоф, но Бак сказал, что для начала этого вполне достаточно, и пообещал позвонить, когда что-нибудь выяснит.
Смерть Николаса и эта нелепая сцена на кладбище глубоко потрясли меня. Я проводил дни, читая, глядя в окно и поглощая вкусную стряпню Марис. Она составляла мне компанию и хранила утешительное, необходимое мне молчание. Сначала я пытался скрыть черные тени, дрейфующие в глубинах моего сознания, но она вскоре заметила их и сказала, что я плохо верю в нас двоих, если что-то скрываю.
– Весь смысл дружбы – придавать другому силы, когда он нуждается в этом. Не отшучивайся у меня, Уокер.
Чтобы еще более все усложнить, постоянно, по два-три раза в день звонила Ева Сильвиан. Разговоры (монологи) были одни и те же. Мне пришло в голову, что ей бы лучше записать свои слова на магнитофон и прокручивать, чтобы соглашаться с собой. Она постоянно спрашивала, не сделаем ли мы для нее то или это – от помощи в выборе надписи на могиле Николаса до получения ее одежды из химчистки. Ее тон не предполагал отказа. По словам Марис, в этом тоне выражалось ощущение Евы, что она заслуживает любви если не сама по себе, то уж во всяком случае из-за своей утраты. Забавно, как некоторые ожидают, что самое ценное в жизни придет к ним просто потому, что они существуют или потому что пострадали.
Однажды поздно вечером у меня зазвонил телефон, и я не сомневался, что это снова Ева. Однако Марис, взяв трубку, широко раскрыла глаза и взволнованно подозвала меня:
– Это Вебер Грегстон!
Грегстон был самым преуспевающим режиссером в Голливуде. Я читал интервью с ним о его последнем фильме, «Дыша тобою», который был номинирован на шесть Оскаров. Я знал о Вебере от Николаса, который ассистировал ему на одной из картин.
– Алло, Уокер Истерлинг? – Да.
– Привет. Это Вебер Грегстон. Слушай, я звоню по двум вопросам. Только что услышал про Николаса Сильвиана. Черт, жаль, что не узнал раньше. Я бы приехал на похороны. Я только что говорил с Евой. Можешь рассказать подробнее, как это случилось? От нее я не смог получить ясной картины.
