Отец был поэтом, человеком, способным подбирать наши бесконечно длинные русские слова и невидимо сшивать их в прекрасные лоскутные одеяла языка и воображения. Пока рак выжимал из него своими каменными клешнями последние остатки, он начал работать над пьесой про ребенка, который совершенно случайно создает новую Вавилонскую башню из игрушечных кубиков. Мой отец умер безмолвно и опечаленный тем, что его тело не позволит ему закончить даже первый акт. Надпись на его могиле гласила: Dum vita est, spes est. «Пока есть жизнь, есть надежда». Он сам выбрал эту надпись.
Я не знал мать, так как она умерла при моем рождении. Однако мой отец, носивший очень не русское имя Мельхиор, почти компенсировал ее отсутствие в моей жизни. Он готовил и прибирал, выводил меня в мир как свое величайшее достижение и радость и разговаривал со мной с самого начала как с умным взрослым, который будет естественно понимать и оценивать раскаты грома жизни.
Перед соседней могилкой стояла пожилая пара, они одобрительно обсуждали, как хорошо выглядит Николай. Я посмотрел на надгробие и увидел, что Николай (их сын?) уже сорок лет как умер. Отец оценил бы их неугасающую любовь. Как Генрих Гейне, большая часть творчества которого была гимном добру в жизни. Один из друзей отца, Ноздрев, говорил, что Мельхиор Кролл восхищается ворами за их предприимчивость, землетрясениями – за смену декораций, а эпидемиями холеры – за то, что вдохновляют художников на величайшие шедевры. Но тот же Ноздрев упал на колени и плакал в тот день, когда моего отца опускали в могилу.
– Мы были недостойны его, Алекси. Если он не попал прямиком на небеса, Господь Бог – последняя блядь.
У меня в кармане был нож, которым два дня назад я убил красную женщину. Это был прекрасный шведский нож, он всегда превосходно делал свое дело, как будто сам знал это по-детски мягкое место пониже уха, откуда хлынет кровь. Когда я в хорошем настроении, работа заканчивается двумя движениями – сильным ударом в шею пониже уха, а потом еще раз прямо в сердце. Первое касание – как приветствие, второе – завершение.
Красная женщина говорила, что работает на кожевенной фабрике, выпускающей перчатки. Я верил ей, потому что после работы под ногтями у нее была красная краска. Я замечал руки у них у всех. Одна женщина обгрызала ногти до самых оснований, у другой на двух пальцах были пятна от конторских чернил. Красная женщина, обгрызенная женщина, черная женщина. Весь Санкт-Петербург говорил об этом. Я стал знаменитостью, какой должен был стать отец. Я носил в кармане по кончику пальца каждой. И писал об этом пьесу.
Склонившись над его могилой, я вытаскивал куски хлеба и сыра. Хлеб зацепился за нож, так что пришлось залезть поглубже в карман, чтобы достать его.
Я услышал, как кто-то за моей спиной закричал:
– Глядите! Он бешеный. Посмотрите на его морду!
Обернувшись, я увидел пса. Он бежал, а потом остановился и закачался, словно танцуя под какую-то неведомую музыку. Люди кричали, предостерегая друг друга: он больной, бешеный. И, конечно же, так оно и было, но я все равно его узнал. Я остался на месте и протянул руку, маня его к себе. Пес попытался подойти, но разбегающиеся глаза и нетвердые ноги не давали ему сдвинуться с места. Толстый коричневый язык бессмысленно свесился на сторону. Пес смотрел на меня и рычал, а потом заскулил. Он упал, потом встал – и упал снова. Бедняга.
– Осторожно, он вас укусит! – Старик, пришедший навестить своего Николая, слабо попытался оттащить меня прочь. Я стряхнул его руки.
– Иди сюда.
Оказавшись в метре от меня, пес заговорил по-немецки:
– VielleichtbistduRippenbiest, Hammelswade, oder Schniirbein?
[24]
Я снова протянул к нему руку. Когда я двинулся, его глаза прояснились и стали свирепо-золотыми. Он бросился вперед и глубоко, до кости, прокусил мне ладонь.
– Привет, папа.
Венаск вел свой джип, как маленький старичок.
– Я и есть маленький старичок, Уокер. Чего же вы ожидали?
Мы ехали на север по скоростной трассе вдоль Тихоокеанского побережья со скоростью тридцать пять миль в час. Автомобиль был набит таинственного вида коробками, мы везли портативный телевизор и обоих животных. Они или сидели рядышком по стойке смирно, в дюйме от моего уха, или лежали на своих именных подушках и храпели, как поршневые самолеты. В нарушение своего слова Венаск держал на коленях большой мешок конфет «Эм-энд-эмз», которыми подкармливал их через плечо.
– Они устают в пути. А это придает им дополнительную энергию.
Он как мог широко держал руки на руле и никогда не сдвигал ни на дюйм. И постоянно смотрел в зеркала заднего вида, внутреннее и наружные. Каждый час, где бы ни находился, он нажимал на тормоза – «просто убедиться, что они исправны». Мне это действовало на нервы, но собака и свинья мирно спали или в довольном молчании ели свои «Эм-энд-эмз».
– Зачем вы купили такой большой автомобиль?
– Я много езжу по горам. Если попадешь в, аварию на джипе, это не так страшно. Кроме того, непосредственно перед покупкой я видел, как по бульвару Пико на таком же джипе ехал Джон Джеймс. Это меня вдохновило.
– Джон Джеймс? Кто это?
Венаск недоверчиво посмотрел на меня.
– Вы что, не смотрели «Династию»? Джефф Колби. Это же знаменитая телевизионная звезда.
Слева нас обогнал «форд» 1951 года, ехавший со скоростью миль, наверное, двадцать в час.
– Сколько времени в день вы смотрите телевизор?
– Сколько удается. Когда никого не учу, то стараюсь смотреть все.
– Вы целый день смотрите телевизор?
– Не говорите так снисходительно, Уокер. Вот вы можете вспомнить ваши последние три жизни? А я свои помню. Вы умеете летать? А я умею. Можете сделать так? – Он вытащил что-то из бардачка – фотографию своих животных – и поставил ее вертикально на кончик большого пальца. Она осталась стоять, как влитая. Протянув руку, я проделал тот же фокус сам. Как в тот день у Марис с фотографией Люка.
– Прекрасно! Это вы умеете. Что ж, сэкономим время. Кто вас научил?
– Никто. Это получилось само собой. Он посмотрел в оба зеркала заднего вида.
– Не-а. Урок номер один: ничто не получается само собой. Такое выходит, если у вас особый талант или если вы сами учитесь. Примерно так: вы нашли на этой фотографии частицу себя, и она сказала вам: «Привет!»
– Не понимаю. – Я положил фотографию на сиденье.
– Хотите услышать, как это случилось со мной?
– Очень хочу, но, может быть, вы немного прибавите скорость и объедете этого парня? Он постоянно оглядывается, будто боится, что мы собираемся его стукнуть.
Венаск немного прибавил газу и обогнал человека, жмущего на педали велосипеда. Когда мы проезжали мимо, велосипедист показал нам кукиш и покачал головой. Венаск махнул ему рукой.
