Лоханыч положил руку ему на плечо:
— Мы все такие — треснувшие зеркала. У каждого есть своя тайная боль, которая живет в сером тумане и заставляет совершать неадекватные поступки. Думаешь, у Илюхи все в порядке?
Илья не хотел, чтобы на него обращали внимание, но Савельев уже обернулся, вперил в него тяжкий взор из-под набрякших век:
— У Илюхи? Да у него полный абзац. Ему сейчас вообще паршивей всех нас, вместе взятых.
— У меня все нормально.
— Да врешь ты все, я-то знаю… Слушай, Илюха, скажи мне, как мужик мужику. Мы, понятно, с корректировщиками… правильно Леха сказал — как с инопланетянами. А тебе-то как? Ты-то сам кем себя считаешь?
— Не тот вопрос, на который нужно искать ответ. Я такой, какой есть. Корректировщиков слишком мало, чтоб делить мир на своих и чужих, и… В общем, все равно все люди разные.
— Молодец, — сказал Савельев тоном учителя, принимавшего экзамен. — Знаешь, Илюха, давай мы с тобой договоримся. Мне до одного места, другой ты или такой же. Но я не хочу похоронить еще и тебя. Я знаю, что корректировщики перед инициацией впадают в мизантропию, так вот, ты не впадай. И когда соберешься инициироваться — позвони мне. Я тогда хоть меры приму, чтоб тебя вот так, как Семенова, поминать не пришлось. Обещаешь?
— Честное партийное, — съязвил Илья.
Савельев покачнулся, потянулся за стаканом, убедился, что он пуст. Расстроился:
— Ну вот, водка кончилась. Сейчас еще принесу.
— Гош, тебе б домой лучше поехать, — мягко сказал Лоханыч.
— Думаешь? — Савельев долго на него смотрел. — Ну, если ты так думаешь, поеду домой. Только пальто возьму, я его в кабинете оставил.
Илья проводил взглядом начальника, ступавшего поразительно твердо для пьяного человека. Лоханыч негромко сказал:
— Илюха, ты Гошку не суди. У него пятнадцать лет назад, день в день, друг погиб. Олег Скилдин, может, ты слышал. Здесь, в тридцати километрах отсюда. Гошка с ним поехать собирался, что-то не срослось, Олег поехал один. Его застрелили, а Гошка до сих пор себя винит. Думает, если б поехал с ним, Олег остался бы жив. А сегодня еще и Семенова потеряли. Можно сказать, почти на том же месте. Такое вот дурацкое совпадение.
Илья не стал говорить всякие глупые слова вроде “сочувствую” или “понимаю”. Помолчал, потом спросил:
— Не в курсе, у кого из наших подружку Олей зовут?
— Ни у кого, по-моему. А что?
— На подоконнике кто-то имя написал.
— Где? — изумился Лоханыч.
Илья посмотрел. Подоконник был девственно белым. Надо же, он четко помнил затейливо выписанные буковки, черным маркером, заметно так… Заглянул за сейф. Алкиного имени, нацарапанного им самим, тоже не было. Только тут Илья вспомнил, что неделю назад в офисе заменили все стеклопакеты на окнах. Вместе с подоконниками заменили.
— Мне тоже пора домой, — сделал он надлежащий вывод. — У меня глюки. Объявляю мораторий на пьянку. До конца жизни.
— Это не спиртное, — тихо сказал Лоханыч. — Детонация.
Илья уставился на врача, пытаясь понять, о какой детонации идет речь. Конечно, ему доводилось слышать, что реал-тайм разряд может спровоцировать инициацию у других людей с паранормальными способностями, причем люди эти могут быть не знакомы с корректировщиком. Просто рядом оказались, попали в зону захвата. Потому-то такое явление детонацией и назвали. Но Илье говорили, что такое возможно лишь при работе на высшей ступени.
— Нет, — покачал головой Лоханыч. — Детонация бывает всегда и у всех, кто попадает в зону захвата “рута”. Она только полной бывает редко. А неполная, которая сопровождается разного рода психическими расстройствами, — всегда. Тебя Семенов зацепил. Не обращай внимания, к утру пройдет. — Помолчал. — Счастье еще, что Гошке не досталось. А то он бы нам выдал.
Илья удивленно посмотрел на врача.
— Понимаешь, — Лоханыч замялся, — не нравится мне, что он серый туман начал видеть. Это, конечно, может, и метафора, только уж больно характерная.
— Ага, — сообразил Илья, лихорадочно вспоминая, с какого же возраста у него сквозь окружающий мир начали проступать клубы темно-серого тумана.
— Не в том смысле не нравится, что я имею что-то против корректировщиков, — поправился Лоханыч. — Ни в коем случае. Тем более что ступень — заветная Гошкина мечта. У меня, в общем-то, давно уже появилось подозрение, что Гошка корректировщик. Наблюдаются некоторые признаки. Не нравится потому, что Гошка немолодой, и стихийную инициацию переживет вряд ли.
— Да какая же она стихийная? Савельев же на виду…
— Стихийная — это не значит, что мы ее не ждем. Стихийная — это значит преждевременная. Знаешь, почему корректировщики прошлого не умирали? У них не было стихийной инициации. Строго в назначенное время. Когда человек готов не только к входу, но и к выходу из Поля. Под действием стресса в Поле войти легче, но вот выходить просто не хочется. Это и называется стихийной инициацией. — Лоханыч помолчал. — Я пытаюсь хоть как-то Гошку подготовить. И больше всего боюсь, что Поле подкинет очередной сюрприз, а он не выдержит.
Илье удалось выскользнуть из офиса незамеченным. Лоханыч поехал провожать Савельева до дома, Илья видел их чуть впереди. Догонять не стал, хотелось побыть одному.
Погода испортилась. Днем — почти весна, а к ночи разыгралась метель. Наверное, пятнадцать лет назад тоже была метель, ни к селу, ни к городу подумал Илья. В лицо ударил ледяной порыв ветра. Илья накинул капюшон, подумал, что Семенову сейчас хорошо, кто бы там что ни думал. Он в Поле, там не холодно. И он там — всемогущий. Может, потому и не захотел возвращаться, что сравнил свои возможности там и здесь. Интересно, что чувствуют корректировщики, когда их вытаскивают? Илья как-то слышал, что люди, которые пережили клиническую смерть, не очень-то и стремились вернуться в наш грешный мир. И первыми их ощущениями были боль и разочарование.
У Ильи инициации не было, хотя в Поле он выходил. И после первого сознательного выхода в Поле больным себя не почувствовал. А вот разочарование было. И, вполне возможно, теперь оно останется его спутником навсегда. Потому что ничего из того, о чем мечталось и грезилось, ему не удавалось. Другие люди находили свое место, свое призвание, один Илья — вечно в центре событий и вечно в стороне. Оставалось только надеяться, что с появлением Вещего Олега все изменится.
* * *
05 мая 2082 года, вторник
Селенград
— Вот так — встал и ушел, а вся группа за ним?
Филипп Дойчатура, за глаза просто Филька, гневался. Впрочем, гневался весьма культурно и пристойно. Это не означало, впрочем, что распекаемому было легче.
— Встал и ушел. Сказал, что тут на все факультативы времени не хватает, поэтому все, что к учебе отношения не имеет, лично он игнорирует.
