Море здесь открывается неожиданно, в десяти километрах от
Талого. Летом или осенью оно ослепляет своим зеленым светом, неожиданным после
горной дороги. Оно никогда не бывает спокойным, море, в наших краях.
Волнующаяся тяжелая масса зеленой воды и грохот, сквозь который доносятся крики
птиц, вечный сильный ветер – это настоящее море, не какая-нибудь там лагуна. Из
такого моря может спокойно вылезти динозавр.
Сейчас моря видно не было. В темноте белел ледяной припай,
но его линия гасла гораздо ниже горизонта, и там, в кромешной тьме, все-таки
слышался глухой шум волн.
Сюда, прямо к порту Талый, подходит веточка теплого течения.
Навигация здесь продолжается почти круглый год, правда, с помощью маленьких
ледоколов.
Вот мы уже въехали в Талый и катим по его главной,
собственно говоря, и единственной улице. Оригинальный городишко, ничего не
скажешь. С одной стороны трехэтажные дома, с другой – за низкими складами
тянется линия причалов, стоят освещенные суда, большие и маленькие. Улица эта
вечно полным-полна народа.
Публика прогуливается и снует туда-сюда по каким-то своим
таинственным делам. Когда приезжаешь сюда поздно вечером, кажется, что это
какой-нибудь Лисс или Зурбаган, а может быть, даже и Гель-Гью. Я был здесь
раньше два раза, и всегда мне казалось, что здесь со мной произойдет что-то
удивительное и неожиданное. Уезжал же я отсюда оба раза с таким чувством,
словно что-то прошло мимо меня.
Глава 7
Виктор Колтыга
В Талом, кажется, вся улица пропахла апельсинами. В толпе то
тут, то там мелькали граждане, с бесстрастным видом лупившие эти роскошные, как
сказал Кичекьян, плоды. Видно, терпения у них не хватало донести до дома.
Мы медленно пробирались по заставленной машинами улице.
Мальчики в кузове у нас нетерпеливо приплясывали. С Юрой прямо неизвестно что
творилось. Подозреваю, что он вообще ни разу раньше не пробовал апельсинчиков.
А я внимательно разглядывал прохожих, нет ли среди них Люськи. Гера тоже
смотрел. Соперники мы с ним, значит. Вроде бы какие-нибудь испанцы, не хватает
только плащей и шпаг.
Возле детсада разгружалась машина. В детсад вносили
оклеенные яркими бумажками ящики, в которых рядком один к одному лежали эти
самые. Все нянечки, в халатах, стояли на крыльце и, скрестив руки на груди,
торжественно следили за этой процедурой. Окна в детсаде были темные; ребятня,
которая на круглосуточном режиме, спокойно дрыхла, не подозревая, что их ждет
завтра.
Улица была ярко освещена, как будто в праздник. Впрочем, в
Талом всегда светло, потому что с одной стороны улицы стоят суда, а там круглые
сутки идет работа и светятся яркие лампы.
– Мальчики, равнение направо! – крикнул я. –
Вот он!
Над крышей какого-то склада виднелись надстройки и мачты, а
из-за угла высовывался нос виновника торжества, скромного парохода «Кильдин».
– Ура! – закричали наши ребята. – Да
здравствует это судно!
Моряки с «Зюйда» иронически усмехнулись. К продмагу мы
подъехали в самый подходящий момент. Как раз в тот момент, когда при помощи
милиции он закрывался на законный ночной перерыв. Публика возле магазина
шумела, но не очень сильно. Видно, большинство уже удовлетворило свои разумные
потребности в цитрусовых.
На Юру просто страшно было смотреть. Он весь побелел и
впился лапами мне в плечо.
– Спокойно, Юра. Не делай из еды культа, – сказал
я ему. Я слышал, так говорил Сергей Орлов – остроумный парень. –
Подумаешь, – успокаивал я Юру, – какие-то жалкие апельсины. Вот
арбузы – это да! Ты кушал когда-нибудь арбузы, Юра?
– Я пробовал арбузы, – сказал какой-то детина из
моряков.
В общем, мы приуныли.
Открылись двери кабины, и с двух сторон над кузовом
замотались головы Чудакова и Евдощука.
– Прокатились, да? – сказал Чудаков.
– Прокатились, – подвел итог Евдощук и кое-что еще
добавил.
– Паника на борту? – удивился я. – По местам
стоять, слушай команду. Курс туда, – показал я рукой, – столовая
ресторанного типа «Маяк»!
– Гений ты, Виктор! – крикнул Чудаков.
– …..! – крикнул Евдощук.
И оба они сразу юркнули в кабину.
Взревел мотор.
Я угадал: столовая ресторанного типа «Маяк» торговала
апельсинами навынос. Длинное одноэтажное здание окружала довольно подвижная
очередь. Кто-то шпарил на гармошке, на вытоптанном снегу отбивали ботами дробь
несколько девчат. Понятно, это не Люся. Люся не станет плясать перед столовой,
она у нас не из этаких. Но может быть, она где-нибудь здесь?
Торговля шла где-то за зданием, продавщицы и весов не было
видно, но, когда мы подъехали к хвосту очереди, из-за угла выскочил парень с
двумя пакетами апельсинов и на рысях помчался к парадному входу – обмывать,
значит, это дело.
Мы попрыгали из машины и удлинили очередь еще метров на
шесть-семь. Ну, братцы, тут был чистый фестиваль песни и пляски!
– «А путь наш далек и долог…» – голосили какие-то
ребята с теодолитами. Шпарила гармошка. Девчата плясали с синими от луны и
мороза каменными лицами. Галдеж стоял страшный. Шоферы то и дело выбегали из
очереди прогревать моторы. Понятно, там и сям играли в «муху». Какие-то умники
гоняли в футбол сразу тремя консервными банками. Лаяли собаки нанайцев.
Нанайцы, действительно умные люди, разводили костер. Там уже пошел хоровод
вокруг костра и вокруг задумчивых нанайцев. Подъехали интеллектуалы. Катя давай
плясать, и Колька Калчанов туда же.
– Заведи, Сережа, свою шарманку, – попросил я.
На груди у товарища Орлова висел полупроводниковый приемник.
Какой-то пьянчуга бродил вдоль очереди и скрипел зубами, словно калитка на
ветру. Иногда он останавливался, покачивался в своем длинном, до земли, драном
тулупе, смотрел на нас мохнатыми глазами и рычал:
– Рюрики, поднесите старичку!
Сергей пустил свою музыку. Сначала это было шипение, шорох,
писк морзянки (люблю я эту музыку), потом пробормотали что-то японцы, и сильный
мужской голос запел «Ду ю…» и так далее. Он пел то быстро, то медленно, то
замолкал, а потом снова сладкозвучно мычал «Ду ю…» и так далее.
– «Ду ю…» – протянул Сергей и отвернулся, поднял голову
к луне.
А Катя с Колей отплясывали рядом, не поймешь, то ли под
гармошку, то ли под этого «Ду ю…». Что-то у них, кажется, произошло.
– Что-то Катрин расплясалась с Калчановым, –
шепнул мне Базаревич, – что-то мне это не нравится, Вить. Что-то
Кичекьяныч-то наш…
