– Ничего себе, – сказал я корреспонденту. –
Опять на сайру.
– Опять к Шикотану? – спросил он.
Тут послышались какие-то крики, и мы увидели, что в очереди
началась свалка.
– «Зюйд», сюда! – услышал я голос Бори и побежал
туда, стаскивая перчатки.
Глава 10
Николай Калчанов
Танцы в стране Апельсинии, такими и должны быть танцы под
луной, эх, тальяночка моя, разудалые танцы на Апельсиновом плато, у подножия
Апельсиновых гор, у края той самой Апельсиновой планеты, а
спутнички-апельсинчики свистят над головами нашими садовыми.
Если бы это было еще вчера! Как бы это было весело и
естественно, боже ты мой! Колька Калчанов, бородатый черт, в паре с Катенькой
Кичекьян, урожденной Пироговой, друг мужа с женой друга, а еще один дружок
исполняет соло на транзисторном приемнике. Ах, какое веселье!
Нет, нет, истерикой даже не пахло. Все было очень хорошо, но
только лучше было бы, если бы это было вчера.
Вдруг кончились танцы. Катя увидела Чудакова.
– Чудаков! Чудаков! – закричала она.
Он подошел и пожал ей руку.
– Ну как? – спросила Катя.
– Да что там, – пробурчал Чудаков, – третью
кончаем…
– Кончаете уже? – ахнула Катя и вдруг оглянулась
на нас с Сергеем, взяла под руку Чудакова и отвела его на несколько шагов.
Она казалась маленькой рядом с высоким и нескладным
Чудаковым, прямо за ними горел костер, они были очень красиво подсвечены. Она
жестикулировала и серьезно кивала головой, видно, выспрашивала все досконально
про своего Арика, как он ест, как он спит и так далее.
Мы были такими друзьями с Ариком, с Айрапетом – особой нужды
друг в друге не испытывали, но когда случайно встречались, то уж расставаться
не хотелось.
А как-то был случай, летом, ночью, когда все уже отшумело,
но еще тянуло всякой гадостью от асфальта и из подъездов, а под ногами хлюпали
липкие лужицы от газировочных автоматов, а в светлом небе висела забытая
неоновая вывеска, тогда я стал говорить что-то такое о своих личных ощущениях,
а Арик все угадывал, все понимал и был как-то очень по-хорошему невесел. И все
мои друзья были с ним на короткой ноге, и я с его друзьями. Где и когда он
нашел Катю, не знаю. Я увидел ее впервые только в самолете. Айрапет позвонил
мне за день до отъезда и предложил: «Давай полетим вместе, втроем?» – «Втроем,
да?» – спросил я. «Да, втроем, моя старуха летит со мной». – «Твоя
старуха?» – «Ну да, жена». – «А свадьбу замотал, да?» – «А свадьба будет
там. Мы еще не расписались».
И вот мы втроем совершили перелет в тринадцать тысяч
километров, в трех самолетах различных систем Ленинград – Москва «Ту-104»,
Москва – Хабаровск «Ту-114», Хабаровск – Фосфатка «Ил-14». Они учили меня
играть в «канасту», и я так здорово обучился, что над Свердловском стал срывать
все банки, и карта ко мне шла, и я был очень увлечен, и даже перестал
подмигивать стюардессам и не удивлялся Катиным взглядам, а только выигрывал,
выигрывал и выигрывал.
Над Читой Айрапет ушел в хвост самолета, мы отложили карты, и
я сказал Кате:
– Ну и девушка вы!
– А что такое? – удивилась она.
– Высший класс! – сказал я ей. – Большая
редкость.
И еще что-то сказал в этом же роде просто для того, чтобы
что-нибудь сказать, пока Айрапет не вернется из хвоста. Она засмеялась, я ей понравился.
В общем, все это началось потом. Все, что кончилось сегодня.
Сергей стоял, прислонившись к стене столовой, засунув руки в
карманы, изо рта у него торчала погасшая сигарета «Олень», он исподлобья с
трагической мрачностью смотрел на Катю. Конечно, это был мужчина. Все в нем
говорило: «Я мужчина, мне тяжело, но я не пророню ни звука, такие уж мы,
мужчины». Жаль только, что транзистор в это время играл что-то неподходящее,
какая-то жеманница пищала: «Алло! А-га! Ого! Но-но!» Странно, он не подобрал себе
подходящую музыку. Сейчас бы ему очень подошло «Сикстин тонс» или что-нибудь в
этом роде, что-нибудь такое мужское.
Я подошел к нему и стал крутить рычажок настройки.
– Так лучше? – спросил я, заглядывая ему в лицо.
«До чего же ехидный и неприятный тип, – подумал я о
себе, – может быть, Сергею действительно нехорошо».
– Если хочешь, можем поговорить, – не двигаясь и
не глядя на меня, проговорил он, – поговорим, пока ее нет.
– Уже поговорили, – сказал я, – все ясно…
– Я ее люблю, – пробормотал он, резко отвернув
свое лицо.
У меня отлегло от души: все понятно, конечно, Сергей
страдает, но как ему приятно его страдание, как это все отлично идет, словно по
нотам.
– Ничего удивительного, – успокоил я его. –
Пол-Фосфатки ее любит и треть всего побережья, и даже на Улейконе я знаю
нескольких парней, которые сразу же пускают слюни, как только речь заходит о
ней.
– Ты тоже? – тихо спросил он.
– Ну, конечно же! – радостно воскликнул я.
Так. Ничего, проехало.
– Ты пойми, – сказал Сергей, повернулся и положил
мне руки в кожаных перчатках на плечи, – ты пойми, Колька, у меня ведь это
серьезно. Слишком серьезно, чтобы шутить.
Ах ты, какая досада – это уже что-то южное! Такие два друга
с одного двора, а один такой силач, и вот надо же – приглянулась ему дивчина.
А между тем я чуть не задохнулся от злобы. Ты, хотелось мне
крикнуть ему в лицо, ты – эскимо на палочке! У тебя это серьезно, а у половины
Фосфатки, у трети всего побережья, у нескольких парней с Улейкона это
несерьезно, да? А у меня уж и подавно, ведь ты же знаешь все мои институтские
штучки, ведь я у тебя весь как на ладони, мне ведь что, мне ведь на Катю
чихать, вот у тебя это серьезно…
– Да, я понимаю, – сказал я, – тебе, конечно,
тяжело.
– Поэтому, старик, я тебе так, тогда… ты уж…
– Да ну, чего уж, ведь я понимаю… тебе тяжело…
– А она…
– А она любит только своего мужа, – чуть-чуть
торопливее, чем надо было, сказал я.
– Не знаю, любит ли, но только она… ведь ты знаешь…
– Знаю, – потупил глаза я, – тебе, Сергей,
тяжело…
