Теперь Агнесса постоянно не высыпалась и едва волочила ноги. И тут начали ее посещать странные мысли. Она размышляла: а ведь если бы Пачини добился своего от русской графини, он оставил бы жену в покое – хотя бы ненадолго?..
Сначала Агнесса этими мыслями возмутилась. Но постепенно стала понимать, что долго не выдержит неистовства мужа. Надо было как-то спасаться…
Как-как?! Да молиться надо! Молиться святой Мадонне, чтобы Джованни и Юлия поскорей стали любовниками!
Искренняя молитва всегда найдет путь на небеса. Нашла сей путь и молитва Агнессы.
Санкт-Петербург, Москва, 1823–1827 годы
Если бы кто-то рассказал тем десяткам, а может, даже и сотням мужчин, которые от всей души завидовали графу Николаю Александровичу Самойлову: его происхождению, богатству, светскому блеску, успехам по службе и у женщин, молодости, богатырскому здоровью, везению за карточным столом, удивительной красоте и, конечно, его женитьбе на одной из самых прекрасных и богатых женщин Российской империи, – если бы кто-то рассказал им, что «русский Алкивиад» считает себя несчастнейшим из смертных, то они бы, конечно, не поверили, а рассказчика сочли бы клеветником.
На самом же деле это была истинная правда, причем с мыслью: «Да пропади все пропадом! Ну почему я такой несчастный?!» – граф Николай просыпался вот уже несколько лет чуть ли не каждое утро. Несчастья его начались с того дня, как расстроилась его свадьба с Сашенькой, вернее, с Алиной Римской-Корсаковой. Николай первым назвал ее Алиной – с тех пор и повелось, что для самых близких она была не Александра, не Сашенька, а именно Алина.
Николай влюбился сразу, лишь только на балу у Вяземских увидел эту тоненькую девушку с такими яркими и живыми черными глазами, что ему невольно захотелось зажмуриться, словно этот напряженный взгляд его ослепил.
– Ого, – пробормотала стоявшая рядом матушка, графиня Екатерина Сергеевна, которая немедленно все, что касалось сына, замечала и подмечала, – Римская-меньшая так и ест тебя глазами!
Николай сделал вид, будто подавляет зевок, и вышел из залы. Он не желал слышать, что скажет матушка об этой девушке. А что скажет, да непременно какую-нибудь гадость – в этом можно было не сомневаться.
Графиня Екатерина Сергеевна Самойлова в эту пору особенно внимательно присматривалась ко всем молодым столичным – да и московским тоже, когда Бог в Москву приводил вот, как сейчас, – красавицам. Она была обуреваема желанием как можно скорее женить сына. Боялась, что от безделья и легкой жизни сопьется, истаскается красавчик Николай, и не видать ему тогда звания флигель-адъютанта. Ведь своим гулящим поведением он непременно вызовет неудовольствие стареющего императора, который, чем больше годов наживал, тем реже вспоминал, на какие эскапады сам когда-то был горазд. Государь теперь предпочитал видеть рядом людей положительных, крепко связанных семейными узами и таких же вялых в выражении эмоций, каким сделался он сам.
А Николай был молод и горяч, весьма склонен к дружеским попойкам, поездкам к цыганкам и непотребным девкам, а также к карточной игре, оттого матушка поминутно за его судьбу волновалась. Все-таки он один у нее остался, кроме двух дочерей, а дочери, как известно, – чужое сокровище.
В отличие от погибшего в Турецкой кампании Григория и рано умершего Михаила – Николай был очень на матушку похож, что внешне, что нравом, а в свое время Екатерина Сергеевна ох гульливая была… Теперь свое бурное прошлое она старательно пыталась забыть, однако, что скрывать, иной раз приходил на память случай, когда великий князь Константин Павлович о ней такими непотребными словами выразился, что императрица Екатерина его под арест посадила. И много всяких иных веселых случаев на память еще приходило… Да, немало нагрешила! Не зря муж по пьяному делу плакался друзьям, что с женой у него ладу давно не было, а дети, откуда ни возьмись, берутся каждый год. Конечно, теперь графине Самойловой шестьдесят, и все свои ошибки она оставила позади, хорошенько выучившись на них, но совсем не хотела, чтобы сын учился на собственных ошибках. А чтобы этого не произошло, он не должен их совершать.
Однако Николай был еще молод, и умная жена могла бы стать верной помощницей в его исправлении, размышляла Екатерина Сергеевна. Вот только где взять такую, чтобы была молодая – и уже умная? Все какие-то глупышки бестолковые вертелись вокруг. Ладно, постепенно сама Екатерина Сергеевна и научит невестку уму-разуму, а пока довольно, если будет для начала послушная.
Но эта Александра Римская-Корсакова, по слухам, из самых глупых строптивиц, болезненная старая дева, привередница, каких мало, да и семья у них самая нелепая, поэтому Екатерина Сергеевна лишь глянула на нее мельком, да и отвернулась.
А между прочим, зря…
Николаю пришлось по вкусу именно то, что его матушку настораживало и отталкивало. Ему очень нравилось семейство Римских-Корсаковых: все три сына и пять дочерей, которые жили весело и радушно, как говорится, открытым домом. Хозяйка, вдова Марья Ивановна, славилась в Москве своим гостеприимством. Хотя состояние ее было некогда значительным, но жизнь на широкую ногу и с утра до ночи открытые для гостей двери ее дома напротив Страстного монастыря требовали значительных расходов. Сплетники судили ее за то, что она вечно в долгах у всего города, но долгов никому не платит, зато балы дает и дает. И не только балы, но обеды, вечеринки, маскарады, разные увеселения, зимой – санные катания за городом, внезапно объявленные завтраки… Досужие кумушки жалели детей, коих она разоряла, а пуще всего – дочерей-бесприданниц, которым, конечно, не сыскать женихов, несмотря на то что красавицы.
Вот ведь Сашенька совсем уж в девках засиделась!
Николай Самойлов тоже считал, что двадцатитрехлетней девушке пора замуж – и готов был исправить эту ошибку судьбы. Ему нравилось в Алине все: и ее романтическая бледность, и томность взгляда, которую завистницы называли жеманностью, и то, что считалось «привередливостью» – крутенький характер.
Скажем, еще в детстве Алина во все дни поста упрямо питалась только постными щами и кашей, не притрагиваясь к рыбе, которую тоже подавали на стол. А как-то раз – ей было тогда шестнадцать – на пари пошла ночью одна на церковное кладбище. Положила в доказательство свой платок на одну из могил и камушком придавила, чтобы не унесло.
Кто еще мог быть на это способен из знакомых Николаю девиц? Да никто!
Словом, он влюбился и задумал жениться. Открыл сердце Алине – она немедленно согласилась, ибо была так же пылко влюблена в Николая, как он в нее. Марья Ивановна была очень рада за дочь, но сразу сказала, что графиня Екатерина Сергеевна согласия на свадьбу не даст.
– Конечно, бывает, что и дозволения одной из матерей довольно, – сказала она с загадочным выражением, но и Николай, и Алина сразу разгадали эту загадку и поняли, что бесстрашная Марья Ивановна намекает на тайное венчание, ею одной благословленное. А мнение графини Самойловой – побоку.
Однако Николай прекрасно знал, что его ждет в таком случае. Матушка, как ни любит своего меньшого, «последыша» своего, не простит его своевольничанья и, как пить дать, лишит наследства и содержания. Нрав у нее крутой, прощения не выпросишь! Все отойдет сестрам. А ведь Алина и так бесприданница. На что они жить станут? Если матушка захочет, она ведь весь свет против сына поднимет, в том числе и на службе ему ходу не будет. Что ж тогда, гвардейскому офицеру в шпаки идти, письмоводителем? Почтмейстером? Нет уж, лучше все силы приложить, а матушку уломать!
