Маркус выходит на солнце следом за мной.
— Икс, приношу свои извинения. Не хотел тебя огорчить.
— Ты и не огорчил, — грубо отвечаю я. — В смысле, в смысле… О боже…
— Присядем?
Да, мне и правда нужно сесть. Я оглядываюсь по сторонам и нахожу обломок мраморной римской колонны, в которой вырезано импровизированное сиденье. Подхожу и сажусь. Разглядываю ногти на ногах.
Мы красили их вместе с Джесс. Как же мне хочется оказаться сейчас с ней в моей квартире, смеяться, сплетничать, пить дешевое кьянти из супермаркета и болтать про наши веселые деньки в Дартмуте. Теперь все изменилось. Моя развлекательная поездка в Неаполь превратилась во что-то иное, мрачное. И лучше, и хуже. У меня был умопомрачительный секс, который, возможно, изменит всю мою жизнь. Но сейчас все покрыто завесой тайны, очень темной и пугающей.
Вдохнув полной грудью аромат трав и диких цветов, выросших в этом археологическом месте, я поворачиваюсь на своем мраморном троне и говорю:
— Хорошо, Марк. Рассказывай.
— Спрашивай что пожелаешь.
— Значит, ты говоришь, что раньше люди делали то… что изображено на тех фресках.
— Да. Делали. — Он пристально смотрит на меня, даже не мигая. — И до сих пор делают.
Теперь завеса тайны приподнимается.
Мне совсем не нравится то, что я слышу. Совсем.
— Мистерии… существуют и сейчас?
— Да, — с серьезной улыбкой говорит Марк.
— Где? Как? Когда?
— По всей Италии, иногда во Франции, Великобритании и так далее. Но в основном в Италии.
— Кто их проводит?
— Не могу рассказать, — отрицательно качает головой Марк.
— Ты же сказал: спрашивай что пожелаешь!
— Ты можешь спрашивать все, что угодно, про меня. — Он искренне разводит руками. — Я не могу нарушать частную жизнь других.
Справедливо ли это замечание? Не знаю. Не знаю, что думать обо всем этом. Возникшая передо мной правда слишком ужасна.
— Хорошо. Что это за люди? — с трудом задаю я следующий вопрос.
— Как правило, богатые и интеллигентные. Умные и образованные.
— Но зачем?
Марк пожимает плечами, будто этот вопрос ниже его или же моего достоинства. Меня это не волнует.
— Когда проводят мистерии? — допытываюсь я.
— Каждое лето. Они начинаются в июне и завершаются в августе или сентябре.
— Значит, они начнутся очень скоро?
— Да.
Мне придется спросить. Но я не хочу спрашивать об этом. Не могу. Однако у меня нет выбора. Марк прав в одном: наши отношения не смогут развиваться, если я не буду знать правду. А если я ее узнаю, то, может, не захочу увидеть Марка вновь. Может, моя жизнь снова меняется, во второй раз за двенадцать часов.
— Ты участвуешь в них, да? — медленно произношу я. Он кивает. — И ты хочешь, чтобы я тоже стала их частью?
Ужасающая пауза.
— Да.
— И что будет со мной, Маркус? — резко говорю я. — Я буду как та римлянка на фреске? Меня будут хлестать кнутом, точно лошадь?
Он не отвечает. Может, я и рада этому.
Слева от меня жужжит пчелка, паря над ярко-алым цветком. Марк делает несколько шагов прочь, глядя на старый римский магазинчик с мраморным прилавком, в котором вырезаны ровные круги.
— Здешние места, магазины… — произносит Марк. — Из всех достопримечательностей Помпей именно эти маленькие магазинчики больше всего трогают меня. — Он опускает взгляд, ласково проводит рукой по старому мрамору. — Раньше эти отверстия использовали для мисок с горячей едой навынос. Здесь были харчевни. Ресторанчики фастфуда. — Он делает широкий взмах рукой. — Икс, разве ты не видишь ее? Слегка подвыпившую римскую женщину, которая подает еду на этот прилавок, отгоняет мух от баранины, вытирает руки о фартук и вспоминает о своем муже, ушедшем служить в легион… — Пауза. — Живая история. Вот что действительно трогает меня. Человеческие судьбы. Благородная трагедия повседневности.
Марк поворачивается. Возвращается ко мне, от его походки и выражения лица веет опасностью. Этот мужчина привык получать желаемое. Может, он даже привык брать желаемое силой.
— Бичевание — часть мистерий, — после небольшой паузы говорит он.
— Ты даже не отрицаешь этого, Марк?! — чуть ли не кричу я. — Признаешь? Они бьют женщин?
— «Бьют» — неверное слово. Совершенно неверное.
— Ах да, прости. Я такая глупая. Как надо сказать? Лупят? Истязают? Какое слово правильное, Марк!
— Бичевание. И лишь по согласию. Вся суть в том, что участник соглашается на обряд инициации. Он или она должен изъявить желание и подчиниться. Здесь нет принуждения. Без готовности участников мистерии теряют смысл. Тогда величайшая тайна не будет достигнута. Последняя преобразующая мистерия, пятая мистерия, «катабазис», остается нераскрытой.
— Значит, люди сами хотят поучаствовать. Значит, это кучка извращенных франкмасонов.
Лорд Роскаррик печально качает головой и дарит мне обворожительную и всепрощающую улыбку. Мне вдруг хочется ударить его… а еще поцеловать. Все-таки больше тянет поцеловать, хотя я и испытываю к нему легкую ненависть. Мне словно нужно вывести Марка из себя, разозлить, чтобы он побежал вслед за мной, как и прошлой ночью, когда с хищным оскалом преследовал меня на лестнице.
Чтобы проглотил, как морского ежа из Позиллипо.
Будь он проклят! Дважды!
— Александра?…
Не смотри, Икс, не смей на него смотреть.
Он тоже садится на обломок римской колонны и, подавшись вперед, тихо говорит:
— Алекс, мистериям где-то три тысячи лет. Они восходят к Древней Греции, рощам и миртам Аттики. Это не клоунада, не поверхностный культ глупцов в нелепых костюмах.
Его голос с великолепным британским акцентом словно льется сквозь меня. Можно ли возбудиться от одного лишь голоса? Как такое возможно? Что мне делать? Заткнуть уши?
Но пока придется послушать.
— Мистерии олицетворяют сексуальные, эмоциональные и духовные истины, приближают к осознанию души. Я прошел инициацию в очень юном возрасте. То, что я познал, теперь часть меня. Мистерии помогли мне достичь высот небывалого экстаза и откровения, я не могу описать свои эмоции, но хотел бы поделиться ими. С тобой, Икс.
— Поэтому ты хочешь, чтобы меня раздели и избили?
— Я хочу, чтобы ты испытала радость и истину, которую обрел я. Тогда у нас есть шанс… быть по-настоящему вместе.
— Порка принесет мне радость, так, что ли?
Марк качает головой.
— Хорошо, — вздыхает он. — Хорошо… Прости меня. — Он проводит рукой по черным кудрям. — Может… мне следовало рассказать тебе об этом в другое время, может, я слишком увлекся.
