— Как мне вернуть его? — воскликнула Миранда, ломая в этот миг многолетнюю традицию, ибо они с Янусом давно поняли, что у их матерей нет ответов даже на простейшие вопросы.
— Тсс! — цыкнула на нее мать. — Не смей болтать, пока я промываю рану.
— Вернуть его? — повторила Селия. — Зачем? Он причинял нам лишь боль и беспокойство. Пусть они с Ластом грызутся, лишь бы нас не трогали.
— Жалко, шрам останется, — заметила Элла, покончив с оказанием медицинской помощи и разворачивая лицо Миранды, чтобы оценить результаты своего труда. — И все равно: что за глазки, что за ротик… Какую цену ты только ни запросишь! И плевать на шрам. А теперь, когда Януса больше нет, бросай-ка свое упрямство и делай, как я скажу.
Миранда издала пронзительный вопль — животный крик бессловесного отторжения и ярости. Она оттолкнула мать так, что та повалилась на пол. Даже Селия, несмотря на дурман в голове, распахнула опухшие глаза. Миранда схватила зазубренный нож, которым ее мать колола щепу для камина, и крепко сжала рукоять в кулаке. Да как они смеют так просто выбросить его из головы, как будто он какой-то клиент? Она заставит их пожалеть о своей черствости. Миранда стояла, стискивая нож в трясущейся руке, напрягшись всем телом, готовая ударить — потом вдруг выронила свое оружие.
«Зачем убивать их?» — подумала Миранда. Ведь для нее они уже умерли. Она понимала, что без Януса и без нее обе женщины просто перестанут существовать. Гнев угас так же быстро, как вспыхнул, осталось лишь презрение. Миранда презирала их тошнотворную инертность, их вялое смирение: дескать, день прошел — и ладно. Нет, такая жизнь не по ней.
Миранда задержалась на пороге, в последний раз окинула взглядом комнату. Она сейчас уйдет. И никогда больше не увидит ни своей матери, ни Селии, ни этой лачуги. И никогда об этом не пожалеет.
На Развалины спустилась ночь. Свет шел лишь от костров, что нищие разжигали из деревяшек и тряпья. Миранда пробиралась по улице ощупью, постукивая перед собой палкой, подобно слепым попрошайкам, что обитали на границах между богатыми и бедными районами.
Она знала лишь имя, и его было недостаточно. И все же Миранда твердо шла к границе Развалин, как будто по другую сторону ее ждали с распростертыми объятиями. Преодолевая самый нелегкий участок пути — руины старой каменной кладки, она наступила на упавшую и прогнившую дверь; та проломилась, и девушка полетела куда-то головой вниз. Она скатилась по груде булыжника, ободрала руки и голени и больно ударилась о каменную плиту. Сглотнув слезы, Миранда попыталась подняться, но споткнулась и вновь упала на одно колено. Дыхание у нее сбилось, а полученные за день раны вдруг отозвались пронизывающей болью. На каменной плите Миранда нащупала неровные фрески и подтянулась, ощутив опору стены. Прислонилась к стене и нащупала крылья. И поняла, где очутилась, хотя прежде ей не случалось здесь бывать.
Помещение было в еще более плачевном состоянии, чем большинство построек в Развалинах. Стены ввалились, создав ненадежный каменный навес. То был храм Чернокрылой Ани — Той, что обратила здешние места в Развалины. Резные крылья образовывали наклонный туннель, и Миранда стала пробираться по нему вглубь. Она хотела попасть к алтарю — но не для того, чтобы молить о помощи мертвое божество. Даже отчаяние не могло подвигнуть Миранду просить подаяния.
Алтарь, укрытый глубоко в руинах, сохранился лучше остальных частей храма. Миранда заползла под него и дала себе отдых. В темноте из каждого угла на нее скалилась Чернокрылая Ани. Миранда свернулась в клубочек, прижавшись к палке. Недостаток тепла, что дарило прежде тело Януса, терзал ее больше, чем пульсирующая в ранах боль. Она уснула, убаюканная собственным шепотом, бормоча молитвы, застрявшие в сознании, как воспоминания в камне; уснула под внимательным взглядом Ани, в котором разгоралась заинтересованность.
Снаружи поднялся ледяной ветер.
ПТЕНЧИК
1
Маледикт жил и себя погубил.
Лишь в час рожденья оплакан он был.
Скольких людей он убил?
Раз, два, три…
Детская считалка
Барон Ворнатти был стар. Сгорбившись в кресле, он утомленным и затуманенным взором окидывал чудеса своей просторной библиотеки. Костлявые ноги старика укрывали соболя. Рассеянно теребя мех, Ворнатти листал книгу с непристойными гравюрами. Гедонист и сластолюбец, он порядком увял от времени и пережитой боли; холодной зимней ночью он ласкал старые воспоминания, как когда-то — живую плоть. Но все бесценные видения — мягкие женские плечи и вздымающиеся груди, сладостные ложбинки между бедер, крепкие мужские ягодицы, жадные рты и широкие сильные ладони — не отвлекали его мыслей, как прежде.
Спину барона обожгло болью, потом свело судорогой. Взгляд метнулся к дедовским часам возле двери.
— Джилли, — взревел барон Ворнатти, — время!
Скрежеща зубами, Ворнатти прогнулся вперед, пытаясь облегчить нагрузку на спину. Книга полетела на пол, вывернувшись страницами наружу. Ему нужно было что-то, чтобы отвлечь внимание, нечто сильнее мучительной боли в костях и иллюзорных воспоминаний плоти. Когда-то его увлекала кровавая игра дворцовых интриг, но даже она приелась, когда он постиг все ее тонкости.
В отдаленных уголках библиотеки, там, куда не проникал свет камина и ламп, послышался звон разбитого стекла, подобный хрусту ломающихся льдинок. Потом — медленные шаги по осколкам.
Движение воздуха ледяной змеей обвило лодыжки Ворнатти, шипя нанесенным снегом.
— Милорд? — раздался с порога голос Джилли. Большой серебряный поднос с лекарствами и выпивкой казался в его руках крошечным. Голос барона заставил шаги замереть.
— У нас незваный гость, — сообщил Ворнатти, с трудом распрямляя спину.
— Кто там? — спросил Джилли, когда снова раздались неторопливые шаги — теперь уже по деревянному полу. Прищурившись от яркой вспышки, взметнувшейся в камине, он поставил поднос на толстый ковер рядом с Ворнатти.
Шаги достигли ковра и растаяли в его приглушающей мягкости. Подхватив шест для книг, Джилли взял его на манер штыка. Крюк смотрел в сторону теней.
— Черт подери, Джилли, брось его! Брось и вколи мне мою элизию. Ублюдок подождет.
Джилли поразмыслил и все же прислонил шест к спинке кресла.
Отвернувшись от тени, он нагнулся и уложил иссохшую руку Ворнатти на свою; элизия заклубилась в стеклянном шприце туманным завитком, напоминая о своем происхождении от эликсира, оставшегося в извивающемся чешуйчатом следу Наги. Выждав, пока жидкость успокоится, Джилли вогнал иглу в похожую на веревку вену старика. Ворнатти с закрытыми глазами ждал, пока Джилли введет лекарство, и со свистом втянул воздух, когда элизия проникла в кровь.
Подняв взгляд, Джилли обнаружил, что они с Ворнатти уже не наедине. В отсвете пламени стоял незнакомец. Всего лишь мальчик — с посиневшими губами, до костей продрогший в заношенной рубашке. Тьма глаз делалась еще глубже из-за окружавшего лицо каскада подстриженных черных локонов — казалось, они расширяли тень за спиной мальчишки. Тонкий шрам рассекал его левую скулу. Правую руку незваный гость прятал за спину.
