Неожиданно Янус пустил лошадь затейливым легким галопом. В конце дорожки он манерно остановился. Маледикт продолжал удерживать коня, заставляя его идти нервным шагом. Со всех сторон на него смотрели с удивлением, но он только метал на любопытных гневные взгляды. Худощавый щеголеватый мужчина в камзоле итарусинского покроя громко рассмеялся, сверкнув зубами в опрятном обрамлении усов и бороды, и Маледикт, подстегнув лошадь, догнал Януса.
— И к чему была вся эта демонстрация?
— Брачные игры, — улыбнулся Янус. — Воздух напоен сладостью, повесничают все до одного.
Губы Маледикта тронула нежная улыбка; но тут он проследил за взглядом Януса и обнаружил, что он прикован к двум ухоженным, одетым по последнему слову моды дамам, что прогуливались по боковой дорожке, исподтишка поглядывая на Януса снизу вверх.
Маледикт знал, что старшей за пятьдесят, однако она умело скрывала морщины с помощью косметики. Красота молодой дамы не нуждалась в подобных ухищрениях.
— А Амаранту Лавси так восхищают наездники, — сказал Маледикт, словно подхватил фразу Януса.
— Так говорят, — согласился Янус. — Прошу меня извинить. Я не настолько уверен в своем успехе, чтобы взять тебя с собой.
— Тогда зачем я вообще тебя сопровождаю? — воскликнул Маледикт. — Зачем мне было подниматься и ехать с тобой верхом, если я ненавижу лошадей и терпеть не могу вставать по утрам? — Тут конь под Маледиктом шарахнулся в сторону; Янус поймал его за уздечку.
— Я подумал, что тебе лучше видеть мои ухаживания за Амарантой, чем воображать их.
— Нет, — отрезал Маледикт. Ударив коня, он принялся натягивать поводья, пытаясь заставить его повернуть голову. Янус поскакал прочь галопом. Конь Маледикта, чувствуя ту же неприкаянность, что и его покинутый наездник, сделал попытку последовать его примеру. Маледикт дернул за поводья; конь под ним затанцевал, и Маледикт, бросив править, вцепился в гриву.
— Не умеешь совладать со зверюгой? Быть может, лучше присоединишься ко мне на прогулке? — Мирабель улыбнулась ему, положив обтянутую перчаткой руку на изгиб стремени и сапога. В отсутствие меча ладонь Маледикта сжала кнут; он ошеломленно созерцал Мирабель в добром здравии после исчезновения в Развалинах. Не то что бы он придавал много значения угрозам Мирабель, но встретить ее вот так неожиданно… Маледикт вспомнил животную ярость в ее глазах. А теперь, когда враждебность этой женщины заставляла его нервничать, как кошку, Мирабель была на удивление уравновешенна и спокойна.
— Для вас не нашлось лошади, леди, или слухи правдивы — вы продали свою амазонку, чтобы иметь деньги на карманные расходы?
— Лучше крепче держись за поводья, а то не успеешь и глазом моргнуть, как окажешься у моих ног.
— Убери руку.
Мирабель отступила со смехом, широко раскинув руки. Маледикт растерялся от ее переменчивого настроения, оттого, как Мирабель раз за разом возвращается к нему; да еще чертова лошадь продолжала тянуть вперед. Он то и дело оглядывался в надежде на помощь. Однако Янус, теперь взявший своего коня под уздцы, был увлечен беседой с герцогиней Лав.
— Ему все чертовски хорошо удается, — заметила Мирабель, прислоняясь к бархатному боку лошади. — Слышала, его воспевали как истинного ценителя женщин. Полагаешь, он возвращается к прежним пристрастиям?
— Возможно, уже вернулся, а дамы были лишь временным отклонением, — невольно вырвалось у Маледикта. — Некоторые мужчины совсем голову теряют, попав за границу, — по крайней мере мне так говорили.
— Ты настолько уверен в его привязанности? Надеюсь, твоя преданность направлена на достойный объект. Но давай не будем сегодня ссориться. Лучше выпьем чаю.
— Разве нам есть что сказать друг другу? — сквозь зубы процедил Маледикт.
— По меньшей мере для тебя чай — удобный предлог, чтобы слезть с лошади. Идем же, Мэл. Неужели ты предпочитаешь компанию этой лошади моей компании? — Мирабель дунула в широкие ноздри животного. Лошадь дернулась и застыла словно неживая, а потом встала на дыбы, вскинув копыта к небу.
Маледикту стоило большого труда удержаться в седле; выбившись из сил, он спрыгнул на землю — скорее поспешно, чем грациозно.
— Мне никогда не нравилось вести разговоры в неравном положении, — улыбнулась Мирабель.
Маледикт намотал поводья на руку, думая, как быть дальше. Голос Мирабель звенел едва сдерживаемой яростью. Но и Маледикт не хотел уступать или, того хуже, пытаться снова сесть в седло у нее на глазах. Маледикт надеялся на возвращение Януса, бегущего от пустых формальностей первого обмена любезностями между ухажером и пассией. Однако юноша стоял, лениво прислонившись к дереву, сунув одну ногу в стремя и одаривая Амаранту улыбкой. Даже на расстоянии Маледикт видел, с каким усердием он старается удержать заинтересованность девушки. Герцогиня была искренне увлечена беседой, однако Амаранта смотрела в сторону, лихорадочно поправляя перчатки.
Мирабель насильно взяла Маледикта под руку.
— Пойдем пить чай, — скомандовала она.
— Еще рано… — проговорил Маледикт, глядя, как ярость заливает ее глаза. Что-то шевельнулось на дне зрачков — что-то скользкое и темное — и Маледикт не успел возразить, как будто ее слово было для него законом.
— Вот так, никаких «но», — заявила Мирабель. — Такие родственные души, как мы с тобой, должны быть союзниками.
Маледикт пошел за ней. Мирабель взяла его под локоть, другую его руку положила себе на талию. Они шли, обнявшись словно возлюбленные. Конь? — на мгновение задумался Маледикт, с трудом возвращаясь взглядом назад. Он отпустил коня в парке?
— Вот мы и пришли, — сказала Мирабель, усаживаясь на мраморную скамейку в тени бука. На маленьком столике, инкрустированном керамической мозаикой, стояли чайник, две чашки тончайшего фарфора и накрытый салфеткой поднос. Маледикт сел рядом и взял чашку, поданную ему Мирабель.
Откуда-то сверху, с дерева, упали тени: ворона, потом еще, за ними стая грачей: все налетели, надеясь собрать крошки. Птицы принялись вздорить и драться, а Мирабель, смеясь, бросала им кусочки кекса. Маледикт смотрел на их лоснящиеся крылья, на блестящую пустоту их темных глаз. Что могло привести благородную даму в Развалины? Он очень боялся, что знает ответ на свой вопрос.
— Твой чай остывает, — заметила Мирабель. Маледикт понял, что та же блестящая темнота затаилась в ее глазах — в пустом взгляде хищной твари. Чашка замерла у самых губ, источая аромат жасмина и тепло и отражая его собственный, тоже черный, как у ворона, взгляд. Маледикт нервным движением вернул чашку на блюдце.
— Я не хочу пить, — сказал он, вставая.
Она поднялась вместе с ним, словно их связывала невидимая нить. Взяв чашку Маледикта, Мирабель сделала несколько глотков.
— Вот. На случай, если твое трусливое сердце говорит тебе, что чай отравлен, я тоже выпила из этой чашки. — И она снова сунула чашку ему в ладонь.
