Внизу, на земле, неясный темный силуэт убийцы зашевелился и затрепетал. Джилли отшатнулся и взглянул на Маледикта, потрясенный явным признаком движения; при мысли, что они могли сбросить живого человека, ему сделалось дурно. Но Маледикт лишь улыбнулся в ответ. Джилли наконец осознал, что движущаяся чернота — не сам человек, а тело, покрытое слетевшимися на пиршество грачами.
26
И вот в очередной раз Маледикт оказался в самом сердце скандала; молодого вельможу едва не ограбил слуга самого герцога Лава. Как будто сплетникам и сплетницам этого было мало, противостояние между Маледиктом и герцогом, начавшееся с взаимных обвинений и угроз, окончилось апоплексическим ударом и смертью Лава. И все, как утверждала молва, произошло так, что Маледикту даже не понадобилось вытащить меч или повысить голос. Люди делали ставки в попытке угадать, что же такого мог сказать Маледикт. По слухам, и вовсе не произносилось никаких слов: всему виной стала грубость Маледикта, который запретил Лаву и Эхо войти в дом и продержал их на пороге под холодным утренним моросящим дождем. Брайерли Вестфолл, сладкоголосый глашатай Мирабель, сказала, что та сама слышала, как Маледикт проклял семейство Лава. Другие утверждали, что он насмехался над гордостью Лава и таким образом вверг его в апоплексический гневный припадок.
Когда к середине недели ставки стали уже достаточно серьезными, на сцене появился Маледикт собственной персоной и поклялся, что повторит свои слова, если победитель разделит добычу с остальными. Он нанес визит в таверну «Однорогий бык», не обращая внимания на возражения Джилли, призывавшего к благоразумию и пристойности, и, лично просмотрев книгу для записи пари, наконец вручил кошель молодому поэту.
— Ничего особенного я не сделал, — сказал Маледикт, улыбаясь на высказываемые безумные фантазии о колдовстве и экзотических ядах. — Я всего лишь забаррикадировал дверь и сказал Лаву, что поступил так из одного опасения: если слуга Лава был подлым воришкой, с чего вдруг хозяин окажется лучше? Выяснилось, что у Лава слабое сердце. Его прикончил его собственный нрав.
Пуль, тот самый карикатурист, до сих пор заключенный в «Камни», прослышав о происшедшем, почерпнул из него сюжет следующего шедевра: Маледикт, облаченный в тень, окруженный лукавыми лицами, рассыпает перед ними монеты. Карикатура была озаглавлена «Ставки на смерть», и за спиной Маледикта маячила рогатая голова Хаита, бога смерти и победы. Джилли забеспокоился, увидев картинку; Маледикт лишь ухмыльнулся.
— Ты должен быть более благоразумен, сидеть дома и…
— …сдерживать натиск визитеров, желающих увидеть место, где сначала умер человек Лава, а потом он сам? Нет уж, Джилли, мне это начинает надоедать.
При дворе возродился интерес к темному рыцарю, не напоминавшему о себе целый сезон; Маледикта заваливали приглашениями на скандальные собрания и балы, однако в его бурной жизни белела одна лакуна. От Януса не было ни слуху ни духу, и Джилли знал, что именно это толкает Маледикта на различные поступки в поисках его внимания.
Янус появился лишь через несколько дней, поздно ночью. Он полностью соответствовал представлениям о любовнике, спешащем на позднее свидание: темное белье, духи с цитрусовыми нотками, чисто выбритые щеки.
Джилли открыл перед ним дверь, и Янус влетел в гостиную, словно знал: с той ночи, когда на Маледикта напали, ему не спалось в его спальне. Слуга шел следом, негодуя на беззаботную уверенность Януса в том, что ему будут рады — даже спустя неделю; Джилли с удовлетворением заметил, как Янус остановился на пороге при виде Маледикта, вытянувшегося на кушетке около спинета. Весь в голубино-сером, Маледикт походил на пламя, горящее в лампе тонкого стекла.
— Это был убийца? Человек герцога? — спросил Янус и бросил плащ на спинку стула, не обратив внимания на то, что скользкая бархатная подкладка словно бы стекла на пол.
Джилли поднял плащ, снова повесил.
— Человек герцога. Рука твоего отца. Садись. Выпить хочешь? Джилли учит меня мухлевать в «Дешевом висте».
Янус склонился, чтобы поцеловать Маледикта, но тот отвернулся, словно оскорбленная горничная, не желающая отдаваться своему господину по-хорошему.
— Это игра для слуг, — сказал Янус, видимо, желая поднять Маледикту настроение. Он уселся на кушетку, прижавшись бедром к ноге Маледикта.
— Победа есть победа, независимо от ставок. — Маледикт поднялся и стал неторопливо потягиваться, разминая мышцы.
Джилли, наблюдавшему за этой сценой — всегда только наблюдавшему! — вспомнилось тлеющее пламя, горячая копоть, рокочущие заморские вулканы.
— Значит, вы сбросили труп с чердака, — сказал Янус. — Зачем все эти загадки? — Он схватил Маледикта за руку и попытался усадить к себе на колени.
— Я решил, что мертвый грабитель вызовет меньше разговоров, чем мертвый убийца, — ответил Джилли, когда молчание Маледикта стало затягиваться.
— Надо было подождать, — проговорил Янус.
— Ждать, вечно ждать. Твоя любимая песня. Я что, должен был затолкать его в кладовку? — Голос Маледикта вдруг сделался резким. — Или отправить записку Ласту: извините, дескать, не пришлете ли Януса мне на помощь, а то у меня в спальне труп? Меня стошнило при виде его, и Джилли было почти так же плохо. А тебя неизвестно где носило.
— Отец изменил планы и держал меня при себе до поздней ночи — просматривал отчеты по аренде земли, которой я, быть может, никогда не буду владеть; а я изображал покорного сына. Только теперь с этим покончено, — заявил Янус, пряча лицо в волосах Маледикта. Его голубые глаза разгорелись. — Твой меч достаточно острый?
— Нет, — сказал Джилли. — Нет.
— Не дразнись, — проговорил Маледикт после минутного молчания.
— Я чертовски серьезен, — ответил Янус. — Он пытался убить тебя. Нельзя позволить ему еще одну попытку. Я поднял дичь, Мэл, вынудил ее двигаться. Пора отправляться на охоту.
— Что ты сделал? — спросил Джилли.
— Я налил Амаранте вина, устроив так, чтобы она увидела…
— И что? — прервал его Маледикт. — Просто скажи мне, куда…
— В порт, — сказал Янус. — К «Поцелую Зимы» и оттуда — в Итарус, где они могут объединиться с другим человеком, желающим тебе смерти.
— С Данталионом, — договорил за Маледикта Джилли.
Казалось, Маледикту было все равно: он сидел, опустив веки, губы его изогнулись в улыбке. Человек, затерявшийся в восхитительном сне об убийстве. Он открыл глаза: в самой их глубине клубился чистый, незамутненный триумф.
— Ты сомневаешься в моих возможностях, Янус? Я зарежу Ласта, прежде чем он ступит на борт «Поцелуя».
— Ты не можешь ринуться в ночь, размахивая мечом, как какой-то варвар, — сказал Джилли и встал перед дверью, ведущей в прихожую и дальше на улицу, словно желал преградить им путь.
— Не волнуйся ты, Джилли. Тебе это не поможет — и не изменит того, что мы делаем, — проговорил Маледикт.
