Последние угольки сумерек дотлели в темноте, ночь поглотила их. Я уже встал, и тут раздались длинные назойливые звонки. Комиссарша медленно выдохнула и наконец решилась их прервать.
– Это из лаборатории…
У меня бывают нехорошие предчувствия. Но настолько сильных не было еще никогда…
Глава двенадцатая
Элоиза опять зовет тебя, Франк. Я уже не могу слышать ее плач. Она постоянно твердит, что это я во всем виновата.
Нет, милая, вина моя. Я должен был за вами присматривать. Все это так… мучительно для меня… Как бы я хотел оказаться рядом с вами – здесь ни в чем нет смысла…
Вокруг нас темно и холодно. Почему все так? Что происходит, Франк? Мы сделали что-то плохое? Мне холодно… холодно… Около нас… как будто кто-то есть. Нас окружают… Господи!
Сюзанна! Что случилось? Сюзанна!
Вой. Непроглядная темень. Кругом вода. Это мой пот. Прерывистое дыхание. Плавятся выбившиеся из сил поезда. Меня трясет, мне холодно и тоскливо. Очередной кошмар…
И вдруг слышу:
– Мой Франк! Что с тобой?
Этот внезапно раздавшийся голос – словно пуля, угодившая в грудь… Нет! Не может быть! Нащупываю выключатель. Она стоит у моей постели, свесив руки. Малышка с книгой про Фантометту. Она в халатике, ее глаза отсвечивают серебром, аккуратно расчесанные волосы лежат на плечах. Она наклоняется ко мне:
– Ты умрешь?
Заслоняю глаза от слепящего света. Где мои часы? Три часа ночи… Этот страшный сон, так похожий на реальность. Сюзанна в опасности. Кто-то окружает ее и Элоизу…
Я тряхнул головой:
– Что?
– Болезнь у тебя в животе. Она убьет тебя?
Глаза обжигает солью. Капли, стекающие со лба.
– Каким образом ты…
…Вошла… Я оставил дверь незапертой, втайне желая ее появления, надеясь на невозможное: чтобы она побыла рядом, пока я не усну. И вот она вынырнула из темноты, стоит посреди рельсов, неподвижная, как глиняная фигурка из рождественского вертепа. Я выключил питание железной дороги и сел на постели, оглушенный слишком резким пробуждением. Грудь дрожала под напором пустившегося вскачь сердца.
– Ты… тебе нельзя вот так заявляться ко мне посреди ночи!
– Мама на работе. А я не люблю оставаться совсем одна.
– Твоя мама… Мне надо завтра же ее отловить. Надо положить этому конец… Что… что подумают люди? Представь себе! Да, представь себе на минутку, что кто-то видел, как ты сюда входишь! У меня могут быть крупные неприятности!
Она, обвиняя, ткнула в меня пальцем:
– Ты сам! Ты сам оставил дверь открытой! Сначала приглашаешь меня, а потом хочешь, чтобы я ушла?
Я опустил голову, сложил руки на коленях:
– Нет, это не так, но… У тебя есть мама. Она должна о тебе заботиться… И детям нельзя разгуливать по ночам! Это опасно!
Она заткнулась. Стояла истуканом и молчала. На ней были хорошенькие начищенные ботиночки. Красные ботинки с домашним халатом – странное сочетание.
Я хотел положить руку ей на плечо, но она увернулась, выражение ее лица оставалось непроницаемым.
– Послушай, – шепнул я, – давай я тебя провожу до дверей твоей квартиры?
Ни слова в ответ. Какого черта ей надо, этой паршивой девчонке? Ну, я поговорю с ее матерью, она у меня получит! Зевнув так, что едва не вывихнул челюсть, я встал и поплелся на кухню. Она тихонько пошла за мной. Пока я наливал нам молоко, мне внезапно вспомнились ее слова.
Я присел перед ней на корточки, протянул стакан с молоком и спросил:
– Почему ты сказала, что я болен?
Она помотала головой – нет, молока она не хочет! – и объяснила:
– Тебе все время снятся кошмары. И ты много чего наговорил… А что это за история про дуб и ясень?
– Ты… ты смотрела на меня спящего? И я говорил про дуб и ясень!
– Да! Что это за история?
– Это секрет – мой и моей жены, и я не хочу ни с кем его делить…
– Я знаю больше, чем ты думаешь.
Мир перевернулся – ребенок присматривает за взрослым человеком! Что мне следовало бы в этом увидеть? Символ всей моей разрушенной жизни? А может быть, в зеркале этих влажных глаз отражаются все слабости отца, лишенного возможности быть отцом?
– Никто не должен знать, что я болен, понимаешь? Сможешь об этом помалкивать? Меня всего-навсего укусил нехороший комар, и я выздоровею, потому что лечусь.
Она поплевала себе на руки:
– Клянусь!
– Отлично. А теперь пойдем к тебе.
Она опять замотала головой:
– Нет-нет! Только не сейчас! Я… – Огляделась и закончила: – Должна тебя лечить! А то ты умрешь! Я знаю!
Я только плечами пожал, хотя видел по лицу, что она донельзя напугана.
– Сказал же – я не умру! У меня есть лекарства, все будет хорошо.
Она металась по кухне, словно запертая в клетке дикая кошка.
– Я знаю! Я знаю, как тебя лечить! Кровь… У тебя кровь больная. Все случится из-за этого. Надо остановить! Скорее, скорее! Если ничего не делать, это расползется внутри тебя повсюду. И это убьет тебя, это убьет тебя, и ты оставишь меня одну!
Она разговаривала сама с собой, подбегала ко мне, убегала и снова подбегала, двигалась безостановочно, как те безумные ученые, которые ищут и не находят.
– Перестань носиться туда-сюда, ты меня с ума сведешь!
– Ты умрешь… Элоиза так сказала! Она зовет тебя, Франк, она зовет тебя к себе, но я не согласна, чтобы ты меня бросил! Ты не должен уходить, понимаешь? Решение… Решение… Скорее! Скорее! Кровь… Все начнется с крови…
Она вихрем металась по кухне, выдвигала ящики, распахивала дверцы шкафов и холодильника.
– Прекрати немедленно! И не произноси больше имени моей дочки! Перестань, прошу тебя!
– Кровь! Больная кровь!
Она ринулась к стене, погасила свет. В полной темноте звенит металл. Шорох. Дыхание. Сталь жалит мою руку. От боли сгибаюсь пополам.
Что-то капает на пол. По руке течет что-то липкое. Встаю, тянусь к стене. Выключатель.
Красное. Везде красное. Разрез на запястье. Вертикальный, между двумя венами. Опытным глазом полицейского вижу, что рана поверхностная. Зашивать не обязательно. Повезло.
Девчонка исчезла, на полу валяется нож с широким лезвием, обагренным жизнью. Обматываю запястье платком, изо всех сил затягиваю другой рукой.
И плачу, безудержно плачу, добитый всеми этими вопросами без ответов.
Она поранила меня. Почему? Внезапный припадок жестокости. Непредсказуемое поведение. Страх одиночества. Днем и ночью предоставлена самой себе. Без отца, матери никогда нет дома. Как тут не сорваться? Перевязав руку, в ярости мчусь вниз, на первый этаж, – сейчас она у меня услышит, эта мамаша, она ответит за свое поведение! Дверь седьмой квартиры. Запертая.
