Вышибала – даже и не черный – уперся мне в грудь своей лапищей:
– Нельзя. Мест нет.
– Что-то непохоже, чтобы у вас там было битком.
– Ты почем знаешь? Говорят тебе – мест нет.
Он еще и туповатый. Порывшись в кармане, я вытащил грязный носовой платок и шлепнул ему на майку раздавленного паука. Он, вытаращив глаза, отскочил.
– Я пришел к Опиуму. Моя черная вдова состарилась, надо бы заменить на другую.
За дверью пространство наконец раздвинулось и краски заиграли. Сдержанные оттенки охры, проблески красного и черные тона клубились на стенах, складываясь в загадочные изображения. Снизу долетали рокот джембе
[21]
и ямайская музыка, на обрамленном темными драпировками гигантском экране в глубине зала крутили концерт Мори Канте
[22]
. Но все это не более чем иллюзия: в баре всего двое или трое, набравшихся самогона под завязку. Похоронное настроение субботнего вечера…
Я направился к стойке, за которой дремал метис с весьма впечатляющими дредами и не менее впечатляющими ноздрями.
– Заблудился? – встрепенувшись, спросил он и усмехнулся. Зубы у него оказались тусклые, глаза – от желтых с коричневыми ободками линз – как у ящерицы.
– Мне нравится Мори Канте, – кивнул я на экран. – Он один из последышей в семье с тридцатью восьмью детьми, все с артистическими задатками. Ему судьбой было предназначено странствовать в мире музыки.
– А тебе – доставать меня?
Тот был тупой, этот – прямолинейный. Я указал подбородком на пестрые стеллажи:
– Мне надо самого мерзкого зелья, какое здесь найдется.
Ящер покрутил в руках бутылку:
– Белый ямайский ром, пятьдесят пять градусов – годится?
– Мне нужен Опиум.
– Не знаю никакого Опиума, – ответил он, опалив меня мухоморным дыханием.
– Как же ты тогда понял, что я говорю о человеке? – Я придвинулся поближе к его носовым кратерам. – Слушай, ты, ящеркины глазки, я сюда не прохлаждаться пришел, а по делу. Меня прислал Вальдес. Передай Опиуму, что мне охота попробовать «Поцелуй паучихи»… И мой тебе совет: не действуй мне на нервы. Я сегодня не в настроении.
Бармен оглядел меня своими желто-коричневыми глазами, тряхнул косичками и снова ухмыльнулся:
– Ты мне нравишься: новичок, а такой наглый! – Он отошел с мобильником в сторонку и тут же вернулся. – Спускайся. За лестницей налево. Парню у двери скажешь papayou
[23]
.
– Вас Карлос спонсирует?
Метис показал мне роскошный раздвоенный язык и вернулся к своей роли жалкого бармена.
По мере того как я спускался, рокот барабанов нарастал, нарастала и влажная духота. Лестница привела меня в просторный, слабо освещенный зал. Это было место медленных танцев, хриплого дыхания, лоснящихся лбов, здесь, похоже, не найти ни одного трезвого. Музыка одурманивала, заставляя тела из черного дерева и слоновой кости все больше выкладываться.
Отыскав дверь, я сказал церберу волшебное слово. «Papayou». Скрипнули петли…
Вдали, там, где узкий проход со старой каменной кладкой, едва различимой в тусклом свете неоновых ламп, скрывался в непроглядной тьме, слышались резкие голоса, интонации были явно чужеземными. Когда я проходил мимо крохотной, жарко дышавшей по́том и алкогольными парами пещерки, где четверо негров играли в покер на деньги, один из них окатил меня злобным взглядом и состроил гадючью морду.
В конце коридора две гориллы по всем правилам меня обыскали, после чего доставили к входу в логово Опиума – темную нору, мрак которой оберегало хорошо продуманное освещение: на виду оставались только кисти рук, двух гигантских рук, покоящихся на подлокотниках обитого гранатовым бархатом кресла.
Дым от сигары змеился длинными шелковыми завитками.
– Значит, вот оно как, тебя Вальдес прислал…
Глубокий, очень низкий голос был проникнут той же томностью, какой дышало все в этом помещении. Свет висевшего под потолком прожектора ударил по глазам, я невольно прищурился и приставил ко лбу руку козырьком.
– Я оказал ему немало услуг во Френе, а теперь мне понадобилось бабло. И у меня есть на примете несколько готовых раскошелиться любителей пауков… таких особенных пауков…
Толстая сигара скрылась в тени, потом засветилась раскаленным угольком.
– Вальдес ни разу о тебе не обмолвился.
– С чего бы ему про меня рассказывать?
– Как тебя зовут?
– Тони Шарк.
– Шарк, Шарк… Акула… Значит, ты с ним познакомился во Френе? А сам как там оказался?
– Перевозил героин из Англии. Сцапали с килограммом.
Долгое молчание. Струи пота заливали мне глаза, текли с затылка по всему телу.
– На кого ты работал?
– Понятия не имею. Я был простым дальнобойщиком… Мне предложили бабла за то, чтобы спрятать товар в грузовике, прямо в свиных тушах, я и согласился, понятное дело…
Левая рука поиграла пальцами на подлокотнике.
– Сильно потеешь… Есть что скрывать?
Я снял с левой ноги туфлю и носок, показал дрожащим пальцем на изуродованные вены стопы. (Слишком туго затягивал шнурки армейских ботинок.)
– Тромбоз вен… Пробую соскочить…
– С героина?
Он щелкнул пальцами. Ему принесли серебряный поднос с белыми дорожками. Кокаин…
– Хм… Вальдес парень скрытный… Странно, что он разболтал тебе про наши дела… Я сильно в нем разочарован.
Его лапища описала несколько широких кругов, и меня крепко схватили сзади. Плохи мои дела.
– Я взял с собой три тысячи евро! – объяснял я, пытаясь вырваться. – Тысячу отдам как плату за вход!
– У тебя никто ничего не просит, захотел бы отнять у тебя деньги или даже жизнь – обошелся бы и без твоего разрешения…
Сначала тупой, потом прямолинейный, теперь скромный. Прервавшись, чтобы длинно втянуть ноздрями белый порошок, он все тем же каменно-холодным голосом продолжил:
