III
- Куда мог подеваться дядя Фриц? - Паула капризно дернула головкой и осторожно поставила в вазу букет сирени.
- Придет, не беспокойся, - улыбнулся Фрид. - Ведь ты только что вошла, имей терпение. Я уже битый час его дожидаюсь.
- Разве дверь была открыта?
- Нет, заперта, но ключ торчал в замке.
- Он ведь знает, что мы приходим по пятницам. А, нашла! - Паула победно помахала блокнотом. - Тут что-то написано!
- В самом деле?
- Натурально! Сидишь тут битый час и ничего не видишь! Ну Фрид! Ни на что путное мужчины не способны!
Еще называют себя венцом творения! Итак: тут сначала несколько стихотворных строк, а потом: «Милые мои дети!…» Ага! «…Мне нужно пойти в город, чтобы купить сахару к чаю, киноварь и кобальтовую синь для палитры, а также шоколадные конфеты для лакомки Паулы. Кекс и масло на столе. Где чашки и сахар, вы знаете. Чай тоже. Чувствуйте себя как дома. Фриц».
- Насчет лакомки - это камешек в твой огород, - ввернул Фрид.
- Отнюдь! Ох уж этот дядя Фриц! Вовсе я не лакомка, - возмущенно выпалила Паула, грызя кекс.
- Совсем не лакомка, - подтвердил Фрид и протянул ей всю вазочку.
- Фрид, до чего же ты противный! - она топнула ножкой. - Научился у этого Эрнста, слова не скажет без насмешки. Мне восемнадцать лет, прошу это учесть! Я уже не ребенок, а молодая дама!
- В этом никто и не сомневается!
- А вот и нет! Ты сомневаешься! И обращаешься со мной, как с ребенком! Сомнение, выраженное в действиях.
- Нижайше прошу о прощении, сударыня!
- Ну вот, ты опять ехидничаешь.
- Ах… Значит, так: прости, Паульхеи, ты - молодая дама.
- По правде?
- Воистину!
Ее плутовские глазки смеялись:
- Вот и отлично! Ах, Фрид, глупенький, я вовсе не хочу быть молодой дамой.
Она весело расхохоталась.
Фрид совсем растерялся.
«Вот и пойми этих длинноволосых», - подумал он.
- Фрид…
- Ну что еще?
- Завтра мы пойдем принимать воздушные ванны, ясно?
- С удовольствием, Паульхен. Может, пойдем и на море, поплаваем?
- Отличная мысль! Чем больше отдаешься солнцу, воде и ветру, тем лучше! Ах, Фрид, до чего же приятно, принимая воздушные ванны, сбросить с себя одежду и предоставить доброму солнышку нежить и ласкать твое тело! Подумай только, недавно я сказала что-то подобное одной приятельнице, и та сочла все это в высшей степени неприличным. Вот какие люди еще существуют на белом свете!
- Они полагают, что их тело - сосуд греха. А грех-то и есть главная радость жизни!
- Дядя Фриц тоже всегда это повторяет. Мы должны не стесняться своего тела, а радоваться ему! Он и сам поклонник красоты! Более того! Он - служитель красоты! Как великолепно изображает он невинную наготу! Если я когда нибудь и выйду замуж, то только за такого, как дядя Фриц. Да только второго такого не найти!
- А ты знаешь, что он опять взялся за ту большую картину? Он нашел для нее модель!
- Знаю, сударь. Это моя школьная подруга. Элизабет Хайндорф.
- Она, наверное, существо особого сорта.
- Само собой.
- Ничего удивительного, раз она твоя подруга.
- Вода уже кипит? Настройся на что-то другое, ладно?
- Чайник уже поет.
- Тогда тащи сюда и чайник и заварку. А также тарелки и чашки. Чтобы дядя Фриц не счел нас за лентяев.
Фрид послушно расставил на столе тарелки и чашки, покуда Паульхен ловко заваривала чай.
- Ах, Фрид! Все наоборот! Цветы поставь вон туда.
- Может, с художественной точки зрения ты и прав, но с практической - все совсем наоборот. О, бестолковые мужчины, что бы вы делали без нас!
- Ты права, Паульхен, без вас и жить не стоило бы! - раздался веселый голос от двери.
- Наконец-то, дядя Фриц! Ну-ка покажи, что ты купил.
- Тебя опять надули. О, мужчины!
Она вздохнула и принялась разглядывать покупки.
А Фрид поздоровался с Фрицем.
- Над чем нынче трудился, Фрид?
- Да так, ничего особенного. После обеда немного погулял по городскому валу и вновь сделал наброски нашего прекрасного старинного собора. На этот раз со стороны реки. А потом полежал на солнышке в Шелерберге и помечтал.
- Это тоже труд, Фрид. Труд отнюдь не всегда и даже реже всего творчество. Гораздо больше времени занимает восприятие, и это не менее важно. Труд бывает активный и пассивный.
- Я наблюдал за облаками… Облака - вечные изменчивые странники. Облака - как жизнь… Жизнь тоже вечно меняется, она так же разнообразна, беспокойна и прекрасна…
- Только не говори этого при Эрнсте. Если он не в духе, то разразится целой тирадой о недозрелых грезах недорослей…
- Бог с ним, Фриц. Когда он в духе, то грезит еще боль- ше нашего брата. Мир прекрасен. И прекраснее всего - без людей.
- В последнем письме Эрнст пишет так: «Самое прекрасное на земле - это люди. Меня занимает только живое. И в человеке оно, по-моему, наиболее ярко выражено». Вы оба правы, и надеюсь, оба признаете правоту друг друга.
- Дядя Фриц, кончай разговоры, садись-ка за стол и пей чай. У меня все готово, а вы даже не обращаете внимания, - надула губки Паульхен.
- Как красиво ты накрыла на стол!
- Правда, красиво, дядя Фриц?
- Да, очень даже красиво!
- А ты, дядя Фриц, самый лучший человек на земле.
Фрид никогда ничего приятного не скажет, он думает только об облаках и щеглах.
- Потому что ты сочтешь, будто я насмехаюсь.
- Паульхен, ты опять принесла цветы?
- Да. И даже немного сташила. В городских скверах столько сирени, что я решила: ничего страшного, если там будет чуть меньше. А для нас чуть больше - это уже много. Так я поладила со своей совестью и взяла эти ветки.
- Девчоночья мораль! - рассмеялся Фрид.
- Спасибо тебе, Паульхен. Но не вступай в конфликт с законом. А то я уже начинаю бояться, что твое следующее письмо придет из тюрьмы.
- Не бойся, дядя Фриц. Если полицейский меня заметит, я умильно погляжу ему в глаза, протяну цветочек и скажу: «Этот цветок я сорвала для вас!» Он меня и отпустит.
- Или же тебя накажут еще строже - за попытку подкупа.
- Да что вы, у девушек свои законы. Их всегда отпускают.
- Согласно законам о несовершеннолетних и умственно отсталых, - съязвил Фрид.
