– Вах, – сказала тут Мэри. – Дайте мне подержать
самого лучшего ребенка в мире.
Борис IV тут же перекочевал к ней, стал сопеть теперь уже ей
в щеку.
– А где же Вероника? – спросил Борис Никитич.
– Пошла купить журналов на дорогу, – сказал Никита и
поднялся на ступеньку, чтобы сверху высмотреть в толпе жену. – Вон она!
Как всегда, в своем репертуаре – забыла обо всем на свете!
Вероника с ворохом журналов медленно двигалась в толпе
отъезжающих и провожающих, штатских, военных, крестьян, совслужащих. Погруженная
в журналы, она ничего не замечала вокруг, даже подозрительно крутящихся
поблизости пацанов-беспризорников.
Вдруг кто-то из толпы тихо обратился к ней:
– Вероника Александровна!
Она подняла глаза и узнала Вадима Вуйновича. Смуглый,
широкий в плечах, тонкий в талии, больше похожий на кавказца, чем полугрузин
Никита, он смотрел на нее, не скрывая восхищения, вернее, не в силах скрыть
его. Казалось, в следующую секунду он просто бросится к ней в любовном
головокружении. Вероника засмеялась:
– Вадим! Вы меня напугали! Шепчет, как шпион: «Вероника
Александровна!»
Она давно уже понимала, какого рода чувства испытывает к ней
этот человек, и всегда инстинктивно старалась снизить тон, обернуть
драматические страсти-мордасти в легкую веселую двусмысленность.
– Простите, я не хотел обращаться к вам, но... но... –
бормотал Вадим.
– Тоже едете в Минск? – спросила она. – Заходите в
наше купе, мы в «международном». Познакомитесь с его высочеством Борисом
Четвертым.
Никита с подножки вагона видел идущих рядом Вадима и Веронику.
Он знал, что бывшему другу нечего тут делать, как только выслеживать его жену.
Мрак опустился на него, а тут еще он вдруг увидел бодро шагающий по перрону
небольшой отряд, вроде бы полувзвод моряков в их черной форме с блестящими
пуговицами, с трепещущими лентами бескозырок; один, в первом ряду, – с
боцманской дудкой на широкой груди. Никите вдруг показалось, что в следующий
момент отряд возьмет его на прицел, то есть мгновенно и без церемоний отомстит
за Кронштадт.
– Нет, я не приду к вам в купе, – тихо сказал Вадим
Веронике. – Я просто хотел вам счастья пожелать.
Вероника еще веселее засмеялась и взяла его под руку.
– Такой странный! Счастья пожелать! – Она махнула мужу
всей пачкой только что купленных журналов. – Никита, смотри, кого я
заарканила!
Вадим освободил свою руку, отступил и исчез в толпе.
Отряд моряков остановился и сделал левый поворот возле
«международного» вагона, в котором отбывал не только комдив Градов, но и
главком Западного военного округа Тухачевский. Оказалось, что это просто-напросто
музыканты. Почти мгновенно они заиграли «По долинам и по взгорьям».
В последний момент перед отходом поезда по перрону, словно
скоростная моторка, пронеслась Нина. Она еще успела прыгнуть на шею брата,
лобызнуть золовку, подкинуть высокомерного младенца-племянника.
Поезд медленно тронулся. Никита и Вероника стояли в дверях
вагона, обнявшись. Смеялись и посылали воздушные поцелуи. Все шло как по маслу
под бравурную интерпретацию красноармейско-белогвардейской песни минувшей
войны. Провожающие, как им и полагается, махали руками, платками и шляпами.
Мэри Вахтанговна, не в силах видеть удаление любимого детища, уткнулась мужу в
мягкий шарф. Участковый уполномоченный Слабопетуховский то и дело доставал
из-за голенища четвертинку водки. В его сознании, очевидно, произошел некоторый
сдвиг времен.
– Шла дивизия вперед! – кричал он вслед поезду. –
Даешь Варшаву!
– Прекратите, Слабопетуховский! – строго сказал ему
Кирилл Градов. – Вы что, не понимаете, что вы несете?
Участковый протянул партийцу свою драгоценную четвертинку и
очень удивился, когда его щедрая рука была решительно отодвинута.
Глава 7
На носу очки сияют!
В ноябре 1927 года Тоунсенд Рестон вновь покинул свою
штаб-квартиру в Париже для того, чтобы совершить путешествие на «Красный
Восток». Повод на этот раз в отличие от первого, два года назад, приезда был
более отчетливым – освещение грандиозных празднеств, затеваемых в Москве в
связи с десятилетием Октябрьской революции.
Десятилетие немыслимой власти, перед которой даже шабаши
чернорубашечников и речи Муссолини кажутся лишь пьеской комедиа дель арте!
Власть стоит незыблемо и, по всей вероятности, вовсе не думает меняться, то
есть утрачивать свою немыслимость, идти в том направлении, которое предсказал
тогдашний собеседник Рестона, мистер Юстрелоу, теоретик движения «Смена вех».
В отличие от того профессора-эмигранта Рестон не испытывал
никакого священного трепета перед «исторической миссией России», если он вообще
когда-нибудь предполагал, что эта миссия действительно существует и с ней
цивилизованный мир должен считаться. Он просто видел полную абсурдность и самую
наглую беспардонность установившейся в разрушенной империи власти и ни на
минуту не сомневался, что они раздавят этот свой нэп в ту же минуту, как только
решат, что он им больше не нужен.
Первая серия «русских» статей Рестона, которую он как раз и
построил в форме дискуссии с неким русским, «осоветивающимся» историком, имела
успех. После этого Рестон уже не сводил взгляда с Востока. Он знал о проходящей
внутрипартийной борьбе и ни на цент не верил ни тем, ни другим. Конечно,
Устрялов ухватился бы за тот факт, что генеральная линия одолевает оппозицию с
ее ультрареволюционными лозунгами. Вот, сказал бы он, вам и доказательство
укрепления идеи нормальной государственности. Сталин – прагматик, ему нужна
крепкая держава, а не мировой пожар, ему нужен нэп, нужны крепкие финансы,
надежное снабжение, довольный сытый народ. «Bullshit», – бормотал Рестон в
ответ на эту воображаемую тезу, коммунизм в этой стране зловеще укрепляется с
каждым годом, и укрепляет его генеральная линия, а не болтуны из оппозиции.
Оппозиция, при всем ее революционном демонизме, – это все еще отрыжка
либерализма. Истинный коммунизм начнется со Сталина.
Утром 7 ноября он вышел из «Националя» и пешком направился
на Красную площадь, куда ему стараниями ВОКСа был выписан пропуск. Сопровождала
его воксовская переводчица Галина, блондинистая молодая особа с повадками плохо
тренированного скакуна. Она все время как-то дергалась в разные стороны и
озиралась одновременно во всех направлениях.
«Может быть, все-таки переспать с ней? – думал
Рестон. – Удовольствие явно будет не высшего сорта, но зато смогу
похвастаться перед Хэмом в „Клозери де Лила“, что спал с чекисткой».
