– Что ты сделал с его вещами?
– Закопал. Монограммы и этикетки срезал и сжег вместе с документами. У меня остались только деньги и багажная квитанция. Он еще вчера выписался из отеля и собирался уехать сегодня утром.
– Черт возьми! Действительно повезло! Остались следы крови?
– Никаких. Крови почти не было. В «Принце Уэльском» я уже рассчитался. Чемодан привез сюда. Люди, с которыми Хааке был связан в Париже, скорее всего подумают, что он уехал. Если забрать багаж, от него не останется и следа.
– Его хватятся в Берлине и пошлют запрос местным властям. – Если получить багаж, никто не сможет узнать, куда он уехал.
– Узнают. Ведь он не использовал свое место в спальном вагоне. Билет ты уничтожил?
– Да.
– Тогда сожги и квитанцию.
– Ее можно переслать в багажную экспедицию и распорядиться отправить чемоданы до востребования в Берлин или куда-нибудь еще.
– Нет смысла. Лучше сожги. Не надо слишком хитрить. Это только насторожит полицию. А так выходит очень просто, исчез человек, и все. В Париже это бывает. Если начнется следствие, возможно, удастся выяснить, где его видели в последний раз. В «Озирисе». Ты заходил туда?
– Зашел на минуту. Я его видел, он меня – нет. Потом дожидался его на улице, там нас никто не видел.
– Могут справиться, кто был в то время в «Озирисе». Роланда, пожалуй, вспомнит, что ты заходил.
– Я бываю там часто. Это еще ни о чем не говорит.
– Лучше, чтобы тебя не допрашивали. Эмигрант, без документов. А Роланда знает, где ты живешь?
– Нет. Но она знает адрес Вебера. Он у них официально практикующий врач. Впрочем, Роланда скоро уходит из «Озириса».
– Все равно будет известно, куда она уехала. – Морозов налил себе рюмку. – Равик, по-моему, тебе нужно скрыться на несколько недель.
Равик посмотрел на него.
– Легко сказать, Борис. Но куда?
– Куда угодно, лишь бы можно было затеряться в массе людей. Поезжай в Канн или в Довиль. Сезон в самом разгаре – поживешь тихо и незаметно. Или в Антиб. Там ты все знаешь. Никто не спросит у тебя паспорта. А я всегда смогу справиться у Вебера или Роланды, разыскивала ли тебя полиция как свидетеля. Равик отрицательно покачал головой.
– Самое лучшее – оставить все как есть и продолжать жить, словно ничего не произошло.
– В данном случае ты не прав.
Равик посмотрел на Морозова.
– Нет, я останусь в Париже. Я не хочу бежать. Иначе я не могу поступить. Неужели тебе это непонятно?
Морозов ничего не ответил.
– Прежде всего сожги квитанцию, – наконец сказал он.
Равик вынул бумажку из кармана и сжег над плоской медной пепельницей. Морозов вытряхнул пепел в окно.
– Так, с этим покончено. У тебя осталось еще что-нибудь от него?
– Деньги.
– Покажи.
Морозов осмотрел кредитки.
– Что ж, деньги как деньги. Их вполне можно использовать. Что ты собираешься с ними делать?
– Пошлю в фонд помощи беженцам, не открывая своего имени.
– Разменяешь завтра, пошлешь через две недели.
– Хорошо.
Равик спрятал деньги. Складывая бумажки, он вдруг подумал, что не так давно брал руками еду. Он взглянул на свои ладони. Странно, что только не лезло ему в голову сегодня утром. Он взял еще ломоть свежего черного хлеба.
– Где мы поужинаем? – спросил Морозов.
– Да где угодно.
Морозов посмотрел на него. Впервые за весь день Равик улыбнулся.
– Борис, – сказал он. – Не гляди ты на меня, как сиделка, которая опасается, что ее больного вот-вот хватит удар. Я уничтожил скота, он заслуживал участи, худшей в тысячу… нет – во много тысяч раз худшую! За свою жизнь я убил десятки ни в чем не повинных людей, и мне давали за это ордена, и убивал я их не в честном, открытом бою, а из засады, в спину, когда они ничего не подозревали. Но это называлось войной и считалось делом чести. Сегодня же ночью у меня было только одно совершенно идиотское желание: сказать ему все прямо в глаза перед тем, как разделаться с ним. И вот эти невысказанные слова несколько минут буквально душили меня, точно застряли в горле. А теперь вопрос исчерпан. Хааке больше не будет мучить людей. Я после этого выспался, и все для меня стало таким далеким, будто я когда-то прочитал об этом в газете.
– Ладно. – Морозов застегнул свой пиджак. – Тогда пойдем. Мне необходимо чего-нибудь выпить. Равик посмотрел на него.
– Тебе?
– Да, мне! – сказал Морозов. – Я… – На мгновение он запнулся. – Сегодня я впервые почувствовал себя старым.
XXXI
Торжественное прощание с Роландой началось ровно в шесть и длилось всего лишь час. В семь часов «Озирис» был снова готов к приему посетителей.
Стол накрыли в отдельном зале. Почти все девицы были одеты в черные шелковые платья. Равик, постоянно видевший их на врачебных осмотрах обнаженными или в весьма прозрачных одеяниях, многих даже не сразу узнал. На крайний случай мадам оставила в большом зале пять или шесть девушек в качестве «группы резерва». После семи они также должны были переодеться и прийти проститься с Роландой. Ни одна из них не согласилась бы явиться на торжество в неподобающем виде. Это не было требованием мадам – так решили сами девушки. Равик ничего другого и не ожидал. Он хорошо знал, что в среде проституток этикет более строг, нежели в высшем свете. Девушки подарили Роланде шесть плетеных кресел для будущего кафе, купленных в складчину. Мадам преподнесла ей кассовый аппарат, Равик – два столика с мраморными плитами. Он был единственным посторонним на торжестве. И единственным мужчиной.
Обед начался в пять минут седьмого. Мадам сидела во главе стола. Справа от нее Роланда, слева Равик. Далее – новая распорядительница, ее помощница и затем девушки. Были сервированы великолепные закуски. Паштет из гусиной печенки по-страсбургски и к нему старое шерри-бренди. Равику поставили бутылку водки. Он терпеть не мог шерри. Потом подали превосходное тюрбо и белое «мерсо» урожая 1933 года. Рыба была приготовлена не хуже, чем у «Максима». Вино оказалось легким и в меру молодым. Затем последовала спаржа, а за ней поджаренные на вертеле нежные цыплята, изысканный салат, чуть отдававший чесноком, и красное «шато сент-эмилион». В том конце стола, где сидела мадам, распили бутылку «романэ конти» урожая 1921 года.
– Девушки не сумеют оценить его, – сказала мадам.
Равик, напротив, вполне оценил достоинства вина и, великодушно отказавшись от шампанского и сладкого, получил вторую бутылку «романэ». Вместе с мадам он ел полужидкий бри со свежим белым хлебом без масла и запивал вином.
