Он почти выплюнул последние слова — словно изрыгнул отраву — и окинул взглядом онемевших слушателей.
— Само собой, начинать придется с малого. Но с небольшим начальным капиталом, — злорадствовал Катти, похлопывая по мешочку с изумрудами у пояса, — я смогу обзавестись рабочей силой; в это время года у дракусов полно незанятых рабов. Сотни хватит. Унесу, сколько получится, а там посмотрим, как пойдет. А вот потом, когда у меня будет целая армия рабов, проложу торговый маршрут прямо через Фрон-Вуду, от самого входа в туннель. Начну с фактории, а там, глядишь, и до города дойдет, а я буду большим боссом, со всеми правами... цены взвинчу до небес, все равно народ поломится. Расширю туннель, обустрою пару мест для отдыха по пути... постоялых дворов, а то и борделей, особенно если удастся поймать дюжину девчонок-хульдров. Что за незабываемые наслаждения могут они доставить мужчине!.. А Паулус?
С губ наёмника сорвался едва слышный стон.
— Ага. Назову «Туннель любви» — темно и славно, обстановочка что надо. А потом, потом я просто вздрючу эту страну, как девственницу, но сперва... сперва поставлю ее на колени. Вырублю леса, пашни разделаю так, что кровь засочится, задеру арендную плату — буду сидеть на заднице и ничего не делать, а в год получать столько денег, сколько великий владыка Пендониума за всю жизнь! Стану самым богатым человеком на свете!
Он повернулся к отряду, ожидая реакции, и увидел именно то, на что рассчитывал. Все как один, разинув рты, смотрели на него — в ужасе. Тивор тихонько рассмеялся.
— Не переживайте, — сказал он, — этого не случится. Обитатели Великандии, увы, не позволят.
Паулус придвинулся ближе. Из всех один он не выказал неприязни.
— Хульдры не проблема, — заверил он Катти, — я бы даже организовал гладиаторские бои...
— Правда? — отозвался Катти. — Хорошо придумано. — И едва слышно пробормотал: — Я говорил не о хульдрах...
Он отвернулся и, порывшись в одной из сумок, извлек небольшое точило.
Лишь Лесовик с его острым слухом уловил последние неразборчивые слова, однако разглагольствования наёмника так сильно его расстроили, что он хотел поскорее о них забыть.
— Мне жаль тебя. Жить здесь и оставаться таким сухарем! Ты ещё хуже, чем пеладаны!
— Но-но! — возмутился Нибулус, не зная, обижаться или радоваться сравнению.
— Вот именно! — негодовал торка. — Совсем как во времена моих праотцов. Когда ваши предки впервые вторглись в наши земли, они вели себя в точности как этот сидящий среди нас рогр. Заставили мой народ разорить собственную землю; каждого мужчину, женщину и ребенка обложили непосильной данью; и если кто-то умирал, его долю выплачивали родные. Саму душу нашу развратили. Принудили работать гонцами, разведчиками, сторожами и даже шахтерами... Так за что вас уважать?
— А что плохого в шахтах? — спросил Нибулус. Он сам не знал, зачем вступает в спор, но не мог смолчать. — Металл — отличительный признак цивилизации; благодаря ему мы поднялись над животным миром.
— Ох, господин Винтус, от твоих слов прямо комок к горлу подкатывает, — с искренней болью в голосе отозвался Лесовик. — Из всех металлов мои праотцы знали лишь железные кандалы, что надели на них ваши родственнички, а деньги им доставались — по монете на глаза покойнику положить.
Пожар в душе шамана улегся, и он почти пришел в себя. Катти умел приводить людей в чувство.
— Люди, вы ходите под солнцем, — упорствовал Лесовик, — но лучи его не греют ваши сердца. Вы как камни в склепе.
— Может, и так, — ответил Катти. — Я исходил немало дорог, в этом и в других мирах, и усвоил одну простую истину: удивляешься лишь первому милому деревцу. А дальше видишь одни дрова.
При этих словах все взоры обратились к Тивору.
Дерево было одним из священнейших символов веры Лесовика: назвать его «дровами» (или, хуже того — «милым деревцем») — все равно что сравнить меч пеладана с кухонным ножом, или факел Куны со спичкой.
Лесовик, однако, пропустил оскорбление мимо ушей. Он решил не размениваться на слова, на ещё один продукт «цивилизации».
— Мародеры, — пробормотал он и повернулся к ним спиной.
* * *
Возможно, в этой стране колдовских грез упоминание Лесовика о мародерах воплотилось в реальность: уже на закате отряд увидел людей.
Заметить их было непросто: стирая все оттенки зеленого, долину накрывали сумерки. Не считая золотисто-румяного отсвета снежных пиков на фоне густой синевы неба у горизонта, вся Великандия окрасилась в серое. Не в скучную и безжизненную городскую серость, а в живые, насыщенные цвета: темные тени зеленой травы, бурой земли, красного заката, синего неба — и всего прочего. Повсюду среди деревьев и в траве зажглись и закружились тысячи огоньков. Вечер едва вступил в свои права, а сумерки уже возвестили о пробуждении миллионов крохотных существ. Волшебная ночь только начиналась, по земле заструилась тонкая серебристая дымка.
Впереди, севернее, куда они направлялись, показалась цепочка незнакомцев. На таком расстоянии расы было не различить, да и само расстояние определить было трудно: в сером сумеречном мире колышущихся теней и блуждающих огоньков Древняя магия играла шутки со зрением. Возможно, это было всего лишь видение, но если и так, привиделось оно всему отряду. Цепочка из десяти (или чуть больше) фигур целенаправленно двигалась на северо-запад, черными тенями маяча на серо-зеленом фоне туманных лугов. Некоторые вроде бы несли на плечах шесты, а у многих были огромные и уродливые головы. Возможно, даже с рогами. Изредка вспыхивали красные блики: то ли огня, то ли просто отсвет солнца.
Паулус тут же вскочил на ноги.
— Хульдры? — спросил он зоркого Лесовика, поглаживая меч, и принюхался, словно учуяв неприятный запах.
Ведун вскинул руку, требуя тишины, и сосредоточился на удаляющихся фигурах.
С севера подул ветер. Сначала о его приближении возвестил шелест листвы и стон вековых ветвей, а следом — посвист высокой травы. И наконец на лица упали первые капли дождя. Ветер дул не сильно, но донес издалека обрывки звуков: птичью перекличку; резкие и злые голоса, грубый хохот, звон металла.
Затем ветер утих, а вместе с ним и звуки. Тьма сгустилась.
— Есть мысли? — нервно спросил Эппа.
— Есть, — бодро ответил предводитель. — Давайте ужинать! Остальные охотно его поддержали и принялись сооружать большой костер, на время забыв о чужаках. Эппа наблюдал за работой, опасливо вглядываясь в темноту на севере. Услышав рядом злобное шипение, он поднял глаза и увидел длинную тень наховианца, нависшую над ним. Тот холодно блеснул единственным тусклым глазом из-под капюшона и негромко заговорил.
— Хульдры, — напомнил Паулус, многозначительно посмотрев на Эппу. — Ночью будь начеку.
Эппа только покачал головой. Совсем спятил бедолага, решил он и развязал свой мешок.
