Болдх ошеломленно моргал. Лесовик присоединился к нему всего минуту назад и уже пытается просвещать его.
— Спасибо, учитель, — ответил странник, не вполне владея всеми тонкостями чужого языка, — но подобный бред я обычно проповедую сам, да ещё получаю за это деньги.
Лесовик рассмеялся, нисколько не разозлившись на прямолинейность Болдха.
— Ладно, за этот урок я с тебя денег не возьму. Как и за все остальные в ближайшие несколько недель.
— Жду, не дождусь, — вздохнул странник, в который раз усомнившись в правильности принятого решения.
Вскоре для Болдха Лесовик превратился в один безудержно болтающий рот.
— Колдуны видений, настоящие колдуны, — объяснял колдун своему собеседнику с остекленевшим взглядом, — не бегут от реальности. Они погружаются в видения, чтобы изменить мир. Там, в наших «снах», мы способны мыслить шире, выпуская на волю воображение. Так происходит созидание.
— Точно.
— Иные жрецы-чародеи не способны «видеть» верно, потому что их разум ограничен. Они цепляются за догмы, как тонущая крыса цепляется за лист кувшинки. Если бы только они позволили себе почувствовать!.. Так нет, они предпочитают застоявшуюся вонь прокуренных залов воздуху и солнцу, и тем самым отрезают себя от Жизни.
— Разве?
— Только открывшись миру, смогут они сломать оковы непонимания и позволить душе развиваться. Нет веры и неверия. Не закрывайся от мира! Жизнь — это череда вопросов, и нет ничего определённого.
— Точно, нет. О, взгляни, сюда идёт Нибулус. Нибулус, заходи! Быстрей! — закричал Болдх в открытое окно.
Большинство посетителей «Погони» узнали о приближении сына военачальника ещё до того, как тот вошёл в кабак, ведь вокруг него уже собралась большая толпа. Немое удивление сменялось возгласами ликования, пока Нибулус, облачённый в великолепные доспехи, вместе с Мафусаилом важно вышагивал по улице Водокачки. Мужчины хлопали, женщины падали в обморок, и даже собаки, казалось, улыбались при виде пеладана.
— Болдх! — закричал в ответ Нибулус, величественно взмахнув рукой и даря улыбки всем вокруг. Он получал неимоверное удовольствие от подобного приёма.
— Мы направляемся к улочке Нев посмотреть представление. Хочешь пойти с нами? — предложил пеладан.
В иной раз Болдх отклонил бы такое предложение, но сейчас он пошёл бы с Нибулусом даже в больницу к прокажённым, — все лучше, чем оставаться в компании монотонно проповедующего шамана.
— С радостью, — восторженно заверил пеладана странник.
— Я тоже пойду, — добавил Лесовик.
Уже через несколько минут все четверо залезли в пару двуколок. Два извозчика безудержно болтали, взволнованно повторяя, куда ехать, и вскоре с громкими криками помчались по переполненной прохожими улице, давя всех на своём пути. Извозчики любили так ездить.
Пока три пассажира радостно улюлюкали, Болдх, глядя на жмущихся к степам прохожих, размышлял о необъяснимом однообразии некоторых вещей. Линдормин огромен; в нём столько удалённых друг от друга мест, делающих каждый город или деревню совершенно особенными и уникальными. Но посмотрите на извозчиков — они везде одинаковые: с огромными зубами, грязные, невежественные, общаются только с себе подобными, играют в карты, курят что-то непонятное и стараются перебить друг у друга ездоков.
Они ехали под дребезжание расшатавшихся колёс, щелчки хлыста и безудержную болтовню извозчиков. Двуколки мчались одна за другой по чрезвычайно узким улочкам, подобно Дикой Охоте. Мужчины, женщины, дети, животные, — извозчики никого не щадили. Собаки заливались яростным лаем. Погонщики скота и торговцы раздражённо вопили, но их раскормленные лица тотчас освещала улыбка при виде того, кто сидел в первой двуколке. Другому бы подобной езды не спустили, однако Нордвоз был известен рвением, с которым беднейшие жители раболепствовали перед богатыми и знатными.
Вскоре улицы стали такими узкими, что Нибулус мог дотронуться до стен домов, вытянув руки. И вот уже послышался бой литавров. Двуколки доехали до площади, где пересекались улочка Нев, Выгребная улица и проход Уено, и ворвались в свистопляску театра Леванси.
В этот чудесный солнечный день сюда пришла, должно быть, половина жителей Нордвоза. От бедняков и до вельмож, от чужеземцев из самых дальних стран и до коренных жителей, от несмышленых младенцев и до столетних стариков, — все собрались здесь. Казалось, даже крысы вылезли на подоконники больницы для бедных, чтобы поболтать друг с другом, презрительно осыпая крошками кукурузных зёрен и визгливыми ругательствами людей, с волнением ожидающих внизу начала представления.
Импровизированная сцена была сделана из двух телег, прикреплённых к стоящему в центре водяному жёлобу. Над сценой висел золотисто-бордовый стяг с вышитыми на нём словами: «Театр Леванси представляет: великолепный Паулус Фатуус и его Извивающиеся Чертенята!».
На сцене виднелся мужчина в огромной накидке грязно-коричневого цвета с множеством карманов, которая свободными складками свисала с его обнажённого, покрытого татуировками торса. Помимо накидки на нём были облегающие кальсоны в оранжевую, белую и зелёную полоску и шляпа, похожая на перевернутое сито. Лицо покрывал толстый слой тёмно-синего грима, чтобы сделать мужчину похожим на какого-то демона. Актёр то и дело появлялся на сцене в самых разных ролях, какие только можно вообразить.
На самой высокой трубе восседал несчастный боггарт — конечно, на цепи — и играл на трёхструнном комузе
[5]
с неожиданным для представителя этой расы искусством. Тем временем среди толпы раздавались вопли хойгеров непонятного пола, бьющих в грубо сделанные, но ярко украшенные литавры. Эти звуки вводили окружающих в состояние пьяного, довольно безобидного веселья.
Двуколки ворвались прямо в толпу на площади, после чего все четверо пассажиров вышли и огляделись по сторонам. Тотчас возле них собралась группка ребятни с протянутыми ладошками. Лицо Болдха омрачилось. Он прогнал детвору, предварительно вложив в чумазые кулачки несколько медных монет. Попутчики неодобрительно посмотрели на него; они только весело улыбались ребятне, не давая денег.
Все четверо купили вязкий мятный чай в медных кубках у бледного торговца с длинными чёрными усами и были поспешно усажены на удобные и несколько удалённые от толпы места, чтобы наслаждаться представлением.
Синелицый менестрель скакал по сцене как сумасшедший, пел, кувыркался и дурачился, играл на разных незнакомых инструментах и рассказывал шутки, едва понятные окружающим. Они были непонятны не из-за сильного акцента, а потому что говорилось одно, а подразумевалось совершенно другое — подобная изысканность вызывала добродушное замешательство у простых жителей Норд воза.
Тем временем менестрель по какой-то необъяснимой причине крутанулся, скинул накидку, сорвал штаны и довольно похоже пропукал военный гимн Винтусов. Толпа вокруг захохотала, а находящиеся ближе всего к Нибулусу и его приятелям зеваки немного отступили назад.
