Нет, это я, конечно, в шутку. Да, грубею, дичаю, хамею… Но представить себе, что вот так беру и лишаю человека жизни… Не могу!
Но Рудя об этом, кажется, не догадывается.
Вернулся кот Баюн, продефилировал по комнате и вспрыгнул на печку. Шерсть влажная, колючками – недавно отряхивался. Потянулся сладко-сладко, свернутое одеяло когтями царапнул, но тут же опомнился, прекратил. Доставалось ему уже за порчу имущества, однако сейчас мне было лень, и я сделал вид, что не заметил. Кот успокоился и принял позу сфинкса.
– Не думаю, что мне удастся потрясти вас, судари, сообщением о том, что погоды нынче стоят преотвратные, – изрек он, обводя слушателей, то есть меня и Рудю, пронзительным взглядом необычных янтарных глаз.
Вообще-то он у нас красавец. Не Бегемот, но по кошачьим меркам великан, при этом строен, окраса дымчато-серого с приглушенным блеском. Умеет говорить.
Не дождавшись реакции, он продолжил:
– Не думаю даже, что мне удастся поразить вас детальным описанием погодных ужасов, ибо каждый из вас, движимый теми или иными причинами, уже покидал сей гостеприимный кров хотя бы на короткий срок и, стало быть, прекрасно о них осведомлен.
– Да уж, открыл Америку, – проворчал я.
– Что значит «открыть Америку»? – заинтересовался кот. Он увлеченный филолог.
– «Открыть Америку» означает с видом первооткрывателя изрекать общеизвестные истины. Со злым умыслом или просто по незнанию.
– Ясно… – мурлыкнул Баюн, фиксируя в памяти услышанное. – А что такое Америка?
– Страна такая. Ее еще не открыли. И, надеюсь, не откроют, чтобы все другие не пришлось закрывать.
– Вечная с тобой история, Чудо-юдо, – вздохнул кот. – Твои словечки зачастую интересны, но удивительно бесполезны. Где я могу применить выражение «открыть Америку», если ее никак нельзя отнести к разряду общеизвестных истин?
– Не моя проблема, – пожал я плечами.
– Мр, ну хорошо, а какие-нибудь аналоги есть?
– Изобретать велосипед.
– Неплохо звучит, даже очень хорошо: звуки расположены гармонично… А что такое велосипед?
– Вещь такая полезная, довольно простая.
– Но ее еще не изобрели? – уточнил кот. – Так я и думал.
– Наверное, опять что-то убийственный? – с сильным акцентом осведомился Рудя.
– Чудо-юдо ведь сказал, что это полезная вещь. Как ты невнимателен, рыцарь, – упрекнул кот.
– О я, я, у него все есть полезен. Помнишь, он говорить про автомат Калашников? «Душевний штюка»…
– «Душевная вещь», – поправил Баюн.
– Глюпий слово. Варварский речь. «Душевний» есть душа, «штюка» есть плоть. Равняить душа и плоть есть ересь! Майн либен Готт, варварский йазик!
– Ты «йазик»-то не распускай особо, в ухо получишь, – посулил я. – Вспомни шведов на Неве и думай, кто варвар, а кто нет.
– Швед бил глюп. Саксонцы так не делать.
– Скажи спасибо, что вы до Чудского озера не добрались!
– Чюдьский озер? – Рудя смерил меня взглядом, оценивая степень созвучия. – Еще какой-то кольдовство? От еретик можно все ожидайть…
– Да нет, просто тактический гений, – ответил я и, хотя Рудя явно ждал продолжения (он все-таки рыцарь, и, несмотря на возраст, бывалый, повоевавший), дальше рассказывать не стал. В этом мире Александр Невский уже давно почил в бозе, обойдясь другими победами, времена изменились. Но кто знает, вдруг тевтоны все-таки решатся? Не нужно лишать их сюрприза.
– Тише, тише, – призвал Баюн, закатывая глаза – Я пытаюсь придумать, как перевести чудину Америку… Вот, послушайте: «колесо стачать». Как звучит? Ах, нет, не годится, – мотнул он башкой. – Колесо – не просто предмет быта, у него есть сложное магическое значение.
– Попробуй что-нибудь повседневное, вроде плетения лаптей, – порекомендовал я.
Рудя презрительно фыркнул, вновь берясь за сабатон, однако коту идея понравилась.
– Вот видите, – торжествующе обратился он к нам, – сколь велико преимущество развитого ума! Как можно скучать даже в замкнутом пространстве; как можно предаваться унынию, если на свете существует безмерная пропасть тайн и загадок, которые только и ждут пытливого взора мудреца? О да, однообразная работа мысли тоже способна утомить, но ведь для того нам, существам разумным, и дано искусство речи. Мы можем развлечь себя, не роняя достоинства, не окунаясь в омут низменных страстей и не налагая на свои души цепей животного поведения!
Я только вздохнул, хотя кот подразумевал не меня одного. Трепло он. Но прав, конечно. В его словах – неосуществимая мечта. И он сам это знает, иначе с чего бы шарашился по острову в такую слякоть? Сидел бы на печи, баллады сочинял, занимался бы сравнительно-историческим языкознанием. Да хоть бы дрых наконец как любой другой кот! Нет, есть и у него на сердце камень, и его тоска-кручина гложет. Вот поэтому он время от времени срывается, начинает лазать по деревьям, прыгать по скалам, даже в воду сигает, и уж когда измотает себя совершенно, промявкается на природе, проплачется, тогда вспоминает об утехах развитого ума, плетется в дом и начинает оттачивать на мне и Руде ораторское искусство.
Доблестный фатерляндец, любое многословие почитающий грехом, яростно заскреб шкуркой по наметившемуся на пятке ржавому пятну.
– Может, споем? – предложил кот.
– А что, это мысль, – сказал я. – Начинай.
– Не сейчас. Я только что с улицы, не отогрелся.
– Рудя…
– Я есть Рудольф!
– Да не, вредничай. Бросай свои железки, все равно им крышка. Возьми лучше мандолину, сбацай цыганочку.
Баюн аж зажмурился. Ну да, в этой фразе не было ни одного слова, которое не покоробило бы Рудю. Но он-то каков! Варварский «йазик» ему, русские у него – еретики!.. Вот шиш я ему что-то еще расскажу про тоталитарные системы. А будет нарываться – заставлю выучить наизусть биографию Жукова…
Рудя, конечно, закипел. Налился краской, отложил сабатон, привстал…
– Дорогой Отто, – окликнул его Баюн. Второе имя саксонца он всегда произносил с оттяжкой, по-эстонски, и это почему-то благотворно влияло на рыцаря. – Ну разве можно так однообразно реагировать на шутку? Неужели ты не видишь, что наш добрый хозяин всего лишь иронизирует?
Это подействовало, но пятна еще не скоро сошли со щек Руди.
– Я и правда спою, вот только горло отойдет… – заверил нас кот и даже стал примурлыкивать распеваясь.
– Нет, правда, что мы как неродные сидим? – сказал я. – Рудя, бери мандолину, я пока стол накрою.
Дело это нехитрое, благо остров волшебный. Коротким коридором я достиг прачечной, которая примыкала к комнате, где мы сидели, и обогревалась от той же печи. Скатерть-самобранка уже просохла, я взял ее, вернулся и расстелил на столе. Воздух сгустился над ней, и слепился из воздуха ужин на три персоны: черепаховый супчик, запеченная форель, крабовое мясо в кляре, икорочка красная, фрукты-ягоды на десерт, а посредине – бутыль белого. Жаль, здесь этикеток не бывает, а печати на пробках редки, да и те я читать не умею, то есть марку наперед не угадаешь. Однако плохого вина от самобранки я еще не видел.
