– Она всегда человеку при чем. Трудились твои руки на радость шведам да туркам всяким, а сердце-то не болело, поди?
– Отчего? Такие же люди, творения Божий. Свою меру богатства и почета я в каждой земле получал, не лучше и не хуже, чем на Руси.
– Это потому, что душе твоей было лень рассудить, по правде ли живешь!
– По правде… А с какой стороны – правда? Вот мы стоим лицом к лицу, у меня справа лес густой, а у тебя справа – море широкое. Так где же правда?
– Это ты мудрено завернул. Да про то запамятовал, что нам бы с тобой не собачиться, а плечом к плечу стоять следовало.
– Может быть. Но ведь это все равно значит – против кого-то, а к кому-то спиной.
– Так ты решил всю жизнь вертеться, как ветряк? Нет, Платон, не пойму я тебя никогда.
Спорил Семен Гривна увлеченно, хорошо натренированным звучным голосом. По всему видно, любил в свободное время язык почесать. Особенно про огромную пользу, которую его «богачество» приносит окружающим – явно не первый десяток раз кого-то уверяет.
А Платон так и казался безмятежным, хотя, признаюсь, мелькнула у меня мысль, что только казался…
И разве не прав был купец, когда о ленивой душе говорил? Не применительно к Платону, применительно к нему пусть ремесленник сам разбирается, а вообще, по сути?
Этот вопрос почему-то вызвал во мне непонятное раздражение, и я, оставив спорщиков на берегу, пошел нырять. Я уже научился активно плавать под водой по четырнадцать минут, но в этот раз, кажется, побил собственный рекорд.
Проплывая над авангардистской мозаикой морского дна, бесцельно перебирая разноцветные окатыши, я вдруг подумал: какая роскошная аллегория! Вот мужики спорят, а тот из присутствующих, кто на самом деле золотой гроб зарабатывает, то есть я, ненавязчиво под воду ушел…
К вечеру мы истопили баньку, русичи, забыв раздоры, отходили друг друга еловыми вениками. Я тоже попарился несколько минут – при своей мохнатости долго жар не выдерживаю. Потом окатились ледяной водой из колодца и засели в малой горнице чаевничать.
Кот задумчиво мурлыкал – что-то рифмовал и царапал половицу, подсчитывая слоги. Платон вырезал для меня из кипарисовой плашки новый гребешок сантиметров двадцати пяти в длину (прежний я вчера сломал), я же покуда сушил шерсть, расчесывая ее когтями. Семен Гривна, румяный и посвежевший, напряженно размышлял и советовался со мной:
– Значит, людное место сразу исключается.
– Однозначно, – кивнул я. – Боюсь, наш Рудя попался на том же, да как проверить?.. Ладно, есть у тебя на примете что-то подходящее?
– Вот, пытаюсь вспомнить. Я ведь Сарему еще не так хорошо знаю. Другое дело Новгород… Не лучше ли с ходу туда отправиться? Меня ведь дома только к осени ждут, спешка не потребна. Сердце-то рвется, охота Настасьюшку мою обнять… Зато в Новгороде сразу смогу с былыми товарищами встретиться, глядишь, не забыли они еще дружбы старой. Вся моя надежда сейчас на то… Хотя, боюсь, не обойтись без Настасьиного замужества.
Баюн вдруг оставил стихосложение и сказал:
– Тут все понятно. Мы полны сочувствия, однако благотворительностью заниматься не станем.
– О чем это ты? – не понял я.
– О том, что наш гость явно ждет вспомоществования.
– Напрасно так говоришь, Баюн, – нахмурился купец. – Ничего я просить не стану, но уже за то, что от смерти лютой меня спасли, вечно буду вам благодарен.
– Что ж, это делает тебе честь, – ничуть не обидевшись, сказал кот. – Но после твоих прочувствованных рассказов с нашей стороны, полагаю, было бы совершенным бесстыдством выбросить тебя на Сааремаа с пустыми карманами.
– Верно полагаешь, – заметил я. – Поэтому мы непременно придумаем, как помочь Семену Алексеевичу.
– Кто человека в беде бросит, тот и сам помощи не жди, – веско добавил Платон.
– Вот именно, – согласился Баюн. – А посему мое замечание относилось не к тебе, Семен Алексеевич, а к моим товарищам. Поймите, друзья, милостыни наш гость не примет, это очевидно. Денежную помощь, если даже на острове отыщутся монеты, он воспримет как новый долг, и только. Не правда ли, Семен?
– Верно молвишь.
Кот улыбнулся, довольный своим профессорским тоном. Ну любит он порой порисоваться, во всеобщем внимании искупаться…
– Какой же вывод следует из сказанного? Нужно придумать, как помочь Семену Алексеевичу не деньгами, а делом. Можно сказать, мудрым советом.
– Это ты о предложении Заллуса так пространно толкуешь? – сообразил я.
– Почему бы и нет?
Семен заинтересовался, и я рассказал ему вкратце, на каких условиях хозяин острова разрешил отпускать гостей, присовокупив:
– Я, конечно, и так домой отправлю, я ведь за других людей не ответчик, но ты подумай. Предложение не из худших.
– Заманчиво звучит, – согласился купец. – Да только не пристало христианину с колдовством-то связываться.
Баюн насмешливо фыркнул, а Платон сказал:
– Удивляюсь я тебе, Семен Алексеевич. Столуешься со скатерти-самобранки, ведешь беседы с говорящим котом и чудовищем, а волшебства, выходит, гнушаешься!
С каких это пор он любителем подкалывать заделался?
– Ничего я не гнушаюсь! – возмутился купец. – Я, чай, не слабоумный, понимаю: остров сам по себе, а Русь – сама по себе. Да и есть же разница между волшебными существами и пагубой чародейской.
– И в чем же эта разница?
– Волшебные существа – часть мироздания, – по-книжному четко определил купец. – А колдовство есть попытка произведения небожественного чуда, то есть – пагуба бесовская.
– Знаешь, Семен, – сказал я. – Могу, конечно, ошибаться, все-таки в вашем мире я человек новый, но мне кажется, тут на острове никакой пагубы нет. Все здешние чудеса какие-то, как бы по-русски сказать, производственные… Ну чудо – это ведь что-то единичное, исключительное. А тут все чудеса растиражированы, на поток поставлены. И уже ничем не отличаются от обычных инструментов или механизмов вроде ткацкого станка.
– А еще компасы, – припомнил Баюн. – Ты, Чудо, говорил, что они не волшебные.
– Ни в малейшей степени! Как, впрочем, и «волшебные стрелки», которые мы сейчас продаем: это один и тот же магнитный прибор, только компас более удобен и надежен. Наверное, Заллус натаскал их из какого-то другого измерения, пока здесь не изобрели, но продавать будет не раньше, чем «стрелки» разойдутся.
– Хочешь сказать, товары Радуги – это просто диковинки? – спросил Семен и почесал бороду. – Может быть, и так. Только все равно не верится мне, чтобы колдун их продавал, не преследуя какой-то своей цели. Что он требует взамен?
– Другие редкости, как правило, магические.
