Она так и не пришла ни к каким выводам, когда, минут тридцать спустя, в гостиную влетел Шоу, швырнул свой саквояж в угол, а пиджак – на спинку кресла. Развернулся, уставился на нее, но его лицо тут же засветилось от радости и удовольствия, и он даже не стал притворяться, что ему безразличен ее приход.
– Миссис Питт! Какой счастливый случай привел вас обратно, да так скоро? Вы что-то узнали? – Глаза его весело светились, но в них была видна и обеспокоенность; однако ничто не могло прикрыть его теплые чувства по отношению к ней.
– Я только что была с визитом у сестер Уорлингэм, – ответила Шарлотта и тут же заметила, что он понял и оценил все значение этих слов – это отразилось в выражении его лица. – Меня не особенно радушно приняли, – сообщила она в ответ на его незаданный вопрос. – Говоря по правде, миссис Клитридж, которая приехала сразу после меня, отнеслась ко мне крайне неприязненно. Но в результате разговора, который имел там место, мне пришли в голову несколько новых соображений.
– В самом деле? И что это за соображения?.. Как я вижу, миссис Тернер принесла вам чай. Там еще что-нибудь осталось? Я совершенно обезвожен, я такой же сухой, как деревянные божки бедняги Эймоса. – Шоу протянул руку к заварочному чайнику, приподнял его, проверяя, и по его весу определил, что внутри еще довольно значительное количество жидкости. – Ага! Отлично! – Он вылил из ее чашки остатки чая в полоскательницу, сполоснул ее кипятком из большого чайника и стал наливать себе чаю. – А что такое сказали Селеста с Анжелиной, что натолкнуло вас на эти новые соображения? Должен признаться, это меня интригует более всего.
– Ну, дело, как всегда, в деньгах, – медленно начала Шарлотта. – У Уорлингэмов полно денег, часть которых должна была унаследовать Клеменси вместе с Пруденс, когда умер Теофилиус.
Она встретила его взгляд, открытый и откровенный, даже с проблеском черного юмора, но без малейшего намека на озлобление по поводу ее предположений.
– И вы считаете, что я мог убить бедную Клем, чтобы заполучить их? – спросил Шоу. – Уверяю вас, там не осталось ни пенни – она все раздала. – Он бесцельно и беспокойно заходил по гостиной, ткнул кулаком в подушку, поправил книгу на полке, чтобы она не выступала наружу. – Когда ее завещание поступит на утверждение, вы сами увидите, что в течение нескольких последних месяцев Клеменси была вынуждена обращаться ко мне даже за мелкими суммами, к примеру, на новое платье. Поверьте мне, миссис Питт, я не унаследую ничего из состояния Уорлингэмов, разве что несколько неоплаченных счетов от портних и модисток. Которые я с удовольствием оплачу.
– Она все раздала? – Шарлотта изобразила искреннее удивление. Питт уже сообщил ей, что Клеменси раздала все свои деньги.
– Все, что у нее было, – подтвердил Шоу. – По большей части – общественным организациям, которые занимаются расчисткой трущоб, помощью самым бедным, ремонтом домов и улучшением жилищных условий, улучшением санитарии. И, конечно, тем, кто борется за изменение законодательства, чтобы можно было без труда выявить владельцев таких домовладений. Меньше чем за год она истратила больше тридцати тысяч фунтов. Просто раздавала их, пока ничего не осталось. – Его лицо осветилось какой-то гордостью и искренней нежностью.
Шарлотта задала следующий вопрос, не задерживаясь, чтобы как следует его взвесить. Она желала все знать, поэтому это казалось ей легким и естественным – просто спросить.
– Она не говорила вам, почему так поступает? Я имею в виду, она не говорила вам, откуда Уорлингэмам поступают деньги?
Уголки его губ опустились, он горько усмехнулся.
– Откуда этот старый ублюдок получал деньги? О да! Конечно, сказала. Клем была страшно расстроена, когда это выяснила. – Он подошел поближе и остановился спиной к камину. – Я отлично помню тот вечер, когда она приехала домой с этой информацией. Клем была такая бледная, что я решил, что она вот-вот потеряет сознание, но бледная она была от ярости и от стыда. – Он посмотрел на Шарлотту прямым и твердым взглядом. – Весь вечер она ходила взад-вперед, никак не могла успокоиться, все говорила об этом, и никакие мои слова не могли ее успокоить, унять ее чувство вины. Она была вне себя. И, должно быть, не спала в ту ночь… – Доктор прикусил губу и опустил взгляд. – Мне стыдно в этом признаваться, но я тогда был таким уставшим после предыдущей бессонной ночи, что лег и заснул. Но утром я понял, что она всю ночь проплакала. И все, что я мог сделать, это лишь сообщить ей, что каким бы ни было ее решение, я поддержу его. Ей понадобилось еще два дня, чтобы принять решение не сообщать о своих открытиях Селесте и Анжелине.
Шоу дернулся в сторону, нога ударилась о бронзовую решетку камина.
– Да и что это могло дать? Они не несут за это ответственности. Они посвятили всю свою жизнь уходу и заботам об этой старой свинье, выполняли все его капризы. И теперь вряд ли вынесут, если узнают, что все это было сплошным фарсом, вся эта доброта и добродетель, которую, как они считали, он в себе воплощал; все это было лишь как гроб повапленный, вот что это было!
– Но она сказала об этом Пруденс, – тихо произнесла Шарлотта, вспомнив выражение страха и вины в глазах миссис Хэтч.
Шоу бросил на нее хмурый взгляд, выражение его лица стало мрачным, тогда как она ожидала увидеть на нем что-то вроде облегчения.
– Нет. – Он произнес это совершенно уверенно. – Нет, она, несомненно, ничего такого Пруденс не сказала. Да и что та могла сделать, чем помочь? Только расстроиться могла и мучиться от стыда, как и сама Клем.
– Но она и мучается, – сказала Шарлотта так же тихо. Горестные чувства переполняли ее; она же успела заметить, как это терзало Пруденс, когда ее муж восхвалял покойного епископа, считал его чуть ли не героем, достойным поклонения и восхищения… Какое же это ужасное бремя – жить с этим и никогда не иметь ни малейшей возможности хоть с кем-то поделиться своими горестями, не проговориться, даже намеком. Пруденс, должно быть, очень сильная женщина, хорошо понимающая, что такое преданность, чтобы хранить такую тайну. – Для нее это, вероятно, совершенно невыносимое положение, – добавила она.
– Да не знает она ничего! – продолжал настаивать Шоу. – Клем ничего ей не говорила – просто потому, что это будет, как вы сами сказали, невыносимо. Старина Джозайя, помогай ему Господь, считает, что епископ был чем-то вроде святого. Этот проклятый витраж в церкви – целиком его идея…
– Нет, она знает, – еще раз повторила Шарлотта, чуть наклоняясь вперед. – Я видела это по ее глазам, когда она смотрела на Анжелину и Селесту. Она в ужасе ждет, когда это выплывет наружу; она уже в отчаянии и жутко этого стыдится.
Так они и сидели за столом, упорно глядя друг на друга, оба уверенные в своей правоте, пока наконец лицо Шоу начало потихоньку проясняться – осознание услышанного было так очевидно, что дальше она говорила уже почти автоматически.
– Ну, что? Что вы поняли?
– Что Пруденс ничего не знает о деньгах Уорлингэмов. И это не то, чего она боится, глупая женщина…
