– Ты представляешь, какие откроются перспективы, если
пустить твое открытие в ход! – горячо, как в юности, заговорил
Зильберанцев. – Знаю, ты ответишь, что это твоя собственность и ты не
хочешь делиться этим со всеми этими свиньями. Знаю, ты собрал эту ампулу за
пятнадцать лет, донорствуя в самые сокровенные минуты. Ведь я помню, Малькольм,
все наши разговоры и даже пьяный треп, у меня так устроена башка, не думай, что
я стукач. Однако этот малый запас Лимфы-Д уже открывает поле для колоссального
эксперимента, если подключить к нему государство, а это я беру на себя. Мы с
тобой прославимся на весь мир, ты Моцарт, я Сальери, но я тебя не отравлю,
потому что люблю тебя, потому что без тебя я нуль. Но ты, крокодил Генаша, тоже
будешь без меня нулем, потому что один не справишься, потому что, прости меня,
но ты алкаш, ты можешь сорваться. Тебе до сих пор не дает покоя призрак того
офицерика-садиста, о котором ты мне как-то рассказывал, когда мы купили у
ночного сторожа в Пятигорске железную койку и спали на ней возле горкома КПСС.
Ты в каждом старике гардеробщике видишь это мурло. У тебя дети разбросаны по
всему миру, то ли в Африке, то ли в Париже, ты неустойчивый тип. Ты малый с
левой резьбой. Да что там слава, старик, на хер она нам сдалась! Ведь в
конце-то концов мы должны с тобой оправдать свою жизнь, а твоя Лимфа-Д – это
струящаяся душа, что ли, нечто в этом роде… А вдруг мы сможем на этой базе
найти универсальное лекарство от всех бед человечества? Подумай сам, какие
перспективы – поднять нравственный уровень до оптимальной шкалы! Проверять у
каждого человека уровень Лимфы-Д, как уровень гемоглобина! Создать нацию с
высоким и надежным уровнем нравственности – значит сделать ее непобедимой!
Выйти потом к человечеству, и не с ракетами, не с самым передовым учением, а с
Лимфой-Д! Новая эра! Быть может, у нас ничего не получится, быть может, все это
вздор, но мы должны попробовать, мы с тобой! Я знаю, что тебя тормозит, что
тебя сосет, но ты вглядись повнимательнее в нынешнее мурло, в того, кто нам
сегодня читал речь с экрана. Он совсем не похож на твое назойливое
воспоминание, и глаза этого солидного, уравновешенного бюрократа вовсе ие
напоминают горячие бусинки садиста, о которых ты мне талдычил, когда мы спьяну
залетели в Челябинск вместо Сочи. Кого ты ищешь? Подумай, ты хоть и не отомщен
за твои детские унижения, но ты активный и важный член общества, а будешь
всемирным гением, а он? Какой-нибудь жалкий пенсионер, способный лишь писать
письма о заси-лии жидов в редакции «Недели». Подумай, как нелепа будет наша
встреча! Видел ты стариков в пригородных парках, с транзисторами, в плащах… К
черту эту чепуху! Скажи, ты согласен начать?
– Нет, – твердо сказал Малькольмов. – Я не
согласен.
Чепцов стариком себя вовсе не считал
да он и не был еще стариком, а пенсионный его стаж сложился
из льгот: где год за два, а где и за три. В непростых условиях зарабатывал
Чепцов свою пенсию, нынешние ничтожные сто семьдесят, награду за верность делу
Ленина – Сталина. Вот вы считаете, мадам, эти купюрки и даже не взглянете через
окошечко, а ведь если бросить взгляд в далеко не бесцельно прожитые годы, можно
такое увидеть, что у вас, мадам, маникюр с ноготков сползет от острых чувств,
нс сможете так небрежно отщелкивать семнадцать розовых. Считайте, считайте, мадамочка…
Десятка за молодые тридцатые годы. В парусиновых штиблетах пришли мы в органы
по комсомольскому призыву и сразу попали на самый горячий участок. Еще
десяточку, мадам, за ту горячку. Тройки тогда работали почти круглосуточно, а
исполнители и вовсе не спали. В шахматы играли, читали художественную
литературу, танцевали друг с другом в комендантской, лишь бы не спать. Потом,
конечно, привыкли и спали великолепным молодым сном без всяких сновидений, и
это, конечно, благодаря высокому уровню идейно-воспитательной работы. Когда
понимаешь, что имеешь дело не с людьми, а уничтожаешь бешеную собаку, можно
спать без сновидений. И все-таки, мадам, вытягивайте-ка еще десяточку из вашего
сраного миролюбивого бюджета за ту раннюю бессонницу.
Война, заградбатальоны, СМЕРШ, литовские леса, стыдиться
нечего… Считайте, считайте, мадам, а ваши нервы тревожить мы не будем. Вот вы
сидите спокойно в своей сберкассе, как тихий скромный труженик социализма, и
даже с маникюром, а ведь могли бы стать лоханкой в американском борделе,
каковыми покрылась бы вся наша священная земля, если бы не корейский удар
Пятидесятого года! Сука, седая проститутка, Смирнов Сергей Сергеевич, –
«никто не забыт, ничто, видите ли, не забыто»! Предателей, власовцов, жидовских
выкормышей вытаскиваешь, а о подлинных героях родины стыдливый молчок!
Суки вы все, кукурузные черви! Бубнят, видите ли, в тряпочку
о «досадных ошибках» великого человека, стесняются, видите ли, своего прошлого,
кокетничают в заграничных галстучках, с президентами обжимаются… мир на земле…
разрядка… сосу… сосу… Сосите мой шершавый!
Сохранили бы верность заветам, никакого «сосу» сейчас не
надо было бы народам мира! К 1962 году планировалось крушение капитализма в
мировом масштабе! «На смертный бой за вечный мир»… – так пели миллионным
громом! Иосиф Виссарионович ежемесячно принимал своего талантливого друга и сам
неоднократно летал в Пекин в обстановке полной секретности. Теперь даже и
секретности-то не создашь, все просачивается, фотографироваться любят, гады!
Все продано растленным кукурузником и нынешними последышами!
Развернешь газету – одни «переговоры на взаимоприемлемой
основе»! Позор, несмываемый позор! Сто семьдесят рубчиков – вот награда! Если
бы хотя бы триста бы, хоть двести пятьдесят! Хотя бы полпайка, путевку бы хоть
в Форос, хотя бы к поликлинике своей прикрепили, как Лыгера этого ничтожного!
Предатели рабочего дела, ревизионисты… ну, ничего!
Последнее любимое словечко своих внутренних монологов,
угрожающее «ну-ничего» Чепцов произнес вслух, выходя из сберкассы. Так страстно
произнес и сокровенно, что даже двое прохожих обернулись, два молодых парня,
жмущих по тротуару в своем деятельном и наглом наплевизме. Они даже остановили
на мрачной фигуре свое нахальное прозрачное лупоглазие, но тут же и забыли,
прошагали мимо, завихряясь под ветром длинными вражескими патлами.
Чепцов двинул свою громоздкую фигуру в направлении
лесопарка. Черный его плащ опускался ниже колен, а велюровая шляпа крепко была
надвинута на уши. Мраком и бедою попахивала эта фигура, но из нее неслась милая
музыка Хачатуряна к спектаклю «Арлезианская вдова» – это работал в кармане
транзистор на волне «Маяка». Чепцов двигался медленно, размеренно, но никто,
однако, не признал бы в нем старика.
