– А этот зачем? Вы его уважаете? – спросили Иван и
Петр у Аргентова. – Говорят, плейбой. Говорят, алкоголик.
– Кун – мой ближайший друг! – запальчиво возразил
Аргентов. – Вы, мальчики, еще хоккеем увлекались, когда мы с Куном в
новосибирском «Интеграле» поставили вопрос о правомочности однопартийной
системы. Кун! – крикнул он вниз. – Эй, Куница!
Передние дверцы «Жигуленка» открылись, из машины вылезли
профессор Куницер и тоненькая девушка в джинсах.
– Почему они вместе? – озадаченно проговорил Иван.
– Это та самая машинистка. Я передал ей воззвание
«Эуропа чивильта».
– Странно, – сказал и Петр. – Что у них
общего?
– Может быть, постель? – засмеялся Аргентов и
положил свои руки на плечи молодых людей. – Братья-революционеры, должен
вам сказать, что, не взирая на нашу борьбу, кое-где еще ебутся.
…Они поднимались в лифте. Нина плакала. Отвернулась от него,
уткнулась в угол и дрожала. Над головой ее, над спутанными волосами, светилась
путеводная наша звезда, сакраментальная надпись из трех букв, та, что
появляется в любом русском лифте на другой же день после пуска.
Куницер стоял в другом углу лифта и смотрел на плачущую
девушку. Это не моя любовь… где моя любовь, где я ее прошляпил?… я хватаю Нину…
ты только лишь похожа на мою любовь, чуть-чуть, слегка, еле-еле похожа на мою
любовь, любимая!… Нет, ради тебя я не пожертвую жизнью, свободой… Это не ради
тебя мой нынешний бунт против института, против «передовой науки»… это ради
твоего паханка, милая моя сучка… ничего, никогда больше не сделаю для этого
общества, потому что они здесь до сих пор хозяева, они – паханки, гардеробщики,
сталинские садисты, а не мы! Тем более ничего не сделаю ради вашей дикой мощи,
ради вашей «передовой науки». Пусть без меня завершается эксперимент! Пусть
поищут! Небось пустили уже по всему городу своих доберманов, ищут автора.
Справитесь и без меня! НЭЗАМЭНЫМЫХ НЭТ! А не справитесь, и хер с вами, и хер с
ней, с моей формулой, хер с ним, с научным познанием, – со всем этим покончено
навсегда!
– Значит, он тебя изнасиловал?
Куницер вдруг обнаружил в лифте зеркало и увидел в нем себя
бледного, с кривой улыбкой, с некрасиво спутанными волосами.
– Изнасиловал! – повторил он с нажимом. –
Нечего бояться слов! Твой так называемый отец тебя изнасиловал!
– Нет, да нет же… – Она повернулась к нему лицом: глаза
потуплены, нос и губы распухли от слез. Кажется, ей очень хотелось уткнуться
ему в грудь, но она не решалась. – Нет, Арик, он не изнасиловал меня, это
было не так. Меня насиловали, я это знаю. Он просто взял меня, как будто я была
ему назначена судьбой. Это был какой-то немыслимый момент… словно… словно…
Куницера начала бить дрожь, и он сам сделал к ней шаг, будто
за помощью. Она наконец уткнулась ему в грудь.
– Как тебя зовут, как тебя зовут? – забормотал
он. – Я видел тебя в юности, ты была полькой, ты была англичанкой, ты шла
в женском этапе… Мы уедем с тобой к океану, на горный склон, где лес редеет и
куда садится на отдых луна…
– Да, я знаю, – забормотала и она, словно в
забытьи. – Идешь, идешь по лесу и вдруг выходишь на опушку, а там сидит
луна. И все вокруг так тихо, так ясно и так тепло. А еще говорят, что луна не
греет…
– Вздор! – вскричал он. – Луна отлично греет!
Я говорю это как математик! Я знаю все наперед! Я уже давно слышал крик «ля
гер, ля гер»! Я давно уже предполагал, что ты, может быть… – он с надеждой
глянул ей в глаза, – Алиса?
Она отстранилась и вытерла лицо.
– Я Нина, никакая не Алиса. Что ты с ним сделаешь?
Теперь уже три пары глаз смотрели на Толю
фон Штейнбока
Вернее, пять глаз, ибо шестой, выбитый из строя капитаном
Чепцовым, не шел в счет.
– Это еще что такое?! Кто такой?! – гаркнул в
следующий момент следователь Борис. Гаркнул-то страшно, но в то же время
опасливо покосился на Чепцова – что, мол, будем делать? Лишние свидетели не
очень-то нужны, когда допрос выходит за рамки инструкций.
– Take it easy! – said Von Steinbok with a
smile. – Stay where you are, guys!
He took off his overcoat and came into the interrogation
room. The officers both were frightened. They found themselves without arms.
At the next moment Tolya was throwing a chair at Cheptsov
and right away hitting another officer in the stomach.
It was done! After a while Tolya and Sanya were out the door
and rushing down the road in a MGB car.
– Look! – Sanya said to Tolya with his husky
voice. – They are trying to catch us!
– Never mind! – Tolya laughed. – Look here!
My favorite candy! Dynamite!
Чепцов ничего не сказал своему товарищу, шагнул в коридор,
крепко взял фон Штейнбока за плечи, повернул к себе спиной и так сильно ударил
ногой в зад, что Толя покатился в глубь коридора мимо дверей, за которыми
слышался звон посуды и голоса весело обедающих сотрудников. Вслед за Толей
Чепцов швырнул и «сидор» с передачей. В «сидоре» что-то кокнулось – наверное,
бутылка молока. Чепцов захохотал, захохотал, захохотал.
Открылась дверь в морозный день, в морозный день, в морозный
день.
Конвойный солдат на ступенях патриархального особнячка
прилаживал полковничиху Лыгер.
– Бедный мальчик, бедный мальчик, бедный
мальчик, – улыбалась она красными губами…
Ты убьешь его?
– еле слышно прошептала Нина.
«Не зародилась ли она в тот морозный день, в тот морозный
день, в тот мороз?»
– Я христианин, – сказал Куницер.
– Этого не может быть! – воскликнула Нина, как бы
с испугом.
– Отчего же?
– Ну… ведь ты же частично еврей… и потом, и потом… это
же дико… «христианин» – это что-то отжившее…
Куницер рванул галстук, задохнулся от злобы.
– Идиотка! Это ваш марксизм говенный – уже отжившее, а
христианство только родилось! Всего две тысячи лет! Две тысячи всего! Две
тысячи лет для Бога – ничто, а черт успеет двадцать раз сдохнуть!
– Как ты наивен, – прошептала Нина. – Бедный,
бедный, бедный мой мальчик…
Больше не было уже сил терпеть! Приняла эстафету от мамочки!
Сучья сердобольность, видно, у них в крови!
