Вокруг тихо сидели музыканты – Сильвестр, Маккар,
Деготь-бой, Томаз Горчиашвили, Фрумкин, Левин, Карповец… весь ансамбль и их
чувихи. Вот так джем! Опять котельная! Убежище древних христиан – котельные
Третьего Рима! Ничего, здесь совсем неплохо, совсем неплохо, совсем, совсем…
На полу, в кругу изгнанников, стояла целая батарея больших
черных бутылок с отвратительным пойлом, так называемым «портвейном». Самсик
вспомнил, что в прежние времена, когда он пил, эти бутылки называли
«чернильными бомбами».
– Товарищ очнулся, – сказал над ним голос
докторши.
Самсик погладил ее длинное бедро. Кажется, в старину она
занималась барьерным бегом.
– А вы узнали товарища? – спросил он в благости.
Какая благость!
Лицо ее склонилось над ним, пальцы с облупленным маникюром
вынули изо рта сигарету.
– Товарищ может не сомневаться. Товарищ узнан.
– Я тебя тоже узнала, – сказала Влади.
– Даже вы, мадам? – Самсик весь всколыхнулся от
счастья, благости и тепла. – Даже вы? А третьей здесь нет?
– Самс, ты не нервничай! – В кадре появилась
виноватая физиономия Сильвестра. – Ну, смалодушничал я немного, но что
делать? Этих сук на нас обком напустил в обход горкому. Понимаешь? Скоп уже
намекнул, а я проверну, мы будем выступать в Автодорожном техникуме на митинге
солидарности с борющимся народом Зимбабве. Лады?
– Лады, – блаженно потянулся Самсик. – Я
всегда сочувствовал народу Зимбабве. Это приятнейший угнетенный народ. Обязательно
сыграем в их честь. И в честь горкома.
Ребята захохотали:
– Во, Самс дает – дадди Самс – во, остроумный!
У Дегтя глазенки уже были стеклянные – «заторчал». Самсик
увидел рядом со своим бедром на три четверти опорожненную «чернильную бомбу».
– А это кто выдул? Неужели вы, мой милый доктор? Ребята
вокруг захохотали еще пуще:
– Это ты сам и выдул, дадди Самс! Мы тебя «чернилами»
отпаивали, вот ты и ожил! Где твоя завязка? Давай развязывай? Ну ее на солуп,
твою завязку! Пусть зимбабве себе концы завязывают!
– Правильно, – сказал Самсик, – пусть они
завязывают, а мы развяжем, потому что у нас ноги, как змеи, а торсы богов, а
головы кентавров. Пусть зимбабве жрут свою тыквенную кашу, а мы будем чернилку
глотать в знак солидарности!
Откуда только взялось прыти? Он вскочил и отбежал в середину
бойлерной. Поднял бутылку над головой и в последний раз окинул взглядом милую
картину: друзей и женщин с пшеничными волосами и своего маленького
непримиримого золотого дружка со следами запекшейся вражьей крови,
свернувшегося, как божий эмбрион, на цементном полу. – Самсик, не пей,
дурачок!
Он отвернулся и стал тянуть химический гнусный «портвейн».
Перед глазами у него теперь тихо пошевеливал ободранной асбестовой шкурой
могучий, но спящий до поры до времени змей Зимбабве.
Куча разноцветных котят на зеленой мокрой
траве
В пятидесятом отделении милиции, так называемом
«Полтиннике», что в самом центре столицы, давно привыкли к обслуживанию самых
неожиданных клиентов. Бывало, что и депутатам пиздюлей подкидывали, если
позорили звание «слуг народа». Ночная дежурная команда обычно никаким красным
книжечкам снисхождения не делала а просто распихивала всех алкашей по камерам,
если мест в вытрезвителе не было, – утром разберемся, какие вы гениальные.
Пятеро, которых привезли в ту ночь, не скандалили, а мирно
волоклись по коридору: кто насвистывал, кто напевал кое-что, иные болтали
обычное, антисоветское. В районной вытрезвилке мест, конечно, не было.
Пролетарский и Ленинградский районы в приеме клиентов отказали. Всех пятерых
запихнули до утра в изолятор для особо опасных, хотя, повторяем, ничего особого
в этой пятерке не было. Сержанту Чеботареву велели приглядывать. Раза два или
три он открывал дверь в изолятор, прислушивался к бормотанию.
Ситуация была вполне обычная: один жаловался на
предательство, другой на бабу, третий на вспомогательную народную дружину
четвертый изобрел, видите ли, ужасное оружие, а пятый оживил палача. Нормально.
Утром все пятеро мирно курили и рассказывали друг другу
сновидения. Оказалось, что все они видели в ту ночь один и тот же сон – кучу
разноцветных котят на зеленой мокрой траве. Вначале вроде бы как из окна, потом
как бы с птичьего полета, потом все выше, выше, все мельче, мельче, все выше и
выше, все мельче и мельче…
Книга третья
ППП, или последние приключения пострадавшего
Иль сон, где, некогда единый -
Взрываясь, разлетаюсь я,
Как грязь, разбрызганная шиной
По чуждым сферам бытия.
Владислав Ходасевич
Он (или я?) заходит в магазин «Суперсам». Смысл этого слова
ему, как и всем прочим гражданам, не особенно ясен: суперсамсон? суперсамолет?
суперсамец?
Первое, что бросается в глаза, – большие штабели мыла.
Хозяйственное, туалетное, сульсеновое, витаминное, хвойное, пальмовое,
ананасное… чрезвычайное изобилие! А ведь были времена, когда за кусок мыла
ставили к стенке! Человек всегда любил чистоту, обладал законным правом на
кусок мыла и потому незаконного владельца своего мыла частенько ставил к
стенке.
С мылом связаны трагические детские воспоминания. По улицам
двигалась тюремная фура для собак. Собаки совали свои милые носы в решетку,
стремясь перед тем, как превратиться в мыло, насладиться воздухом любимых
помоек.
– Собак везут на мыло.
Да сколько же надо собак, чтобы соорудить такие горы
затоваренного мыла! Дазаебись она, ваша гигиена, если для нее надо истреблять
чудесных прыгучих созданий с крутящимися хвостами! Такие мысли посещали не
одного мальчика до развития нашей могучей химической промышленности. Да и
сейчас, между прочим, мы, зрелые люди, помним: бесснежная мусорная зима, гнусный
несъедобный тыловой мусор, запах ихтиола, колкость за воротником, жалобный вой
из зарешеченной фуры…
