Все тут влезли в «Импалу», и Патрик стал по-идиотски
газовать, нелепо втыкать скорости. Машина ревела, дергалась, ее организм,
расшатанный бесконечной пьяной ездой, очень страдал. Патрик, Стихин и Чудаков
голосили песню «Стою на полустаночке». Машка вроде бы рыдала на груди
Хвастищева, но на самом-то деле проверяла пальчиками – все ли на месте. Они
долго кружили по московским улочкам и переулкам, пока не направились прямо на
бетонную подпорку гостиницы «Минск».
ABCDE
В бразильском посольстве как раз шел прием, и на нем
присутствовал московский писатель Пантелей Аполлинариевич Пантелей. Впрочем,
посольство, возможно, было и не бразильское, и не исключено, что Пантелей
явился сюда без приглашения, просто увидел в окнах свет, движение, праздник и
заявился, обманув авторитетным заграничным видом милицию и гэбэ. Во всяком
случае, присутствовал.
Он стоял за витым додоновским столбом в главном зале
посольства. Огромный гала-прием в честь национального праздника этой страны был
в разгаре. Послы, советники, военные атташе, советские штатские чиновники и
офицеры, духовенство, советские чиновные писатели и инакомыслящие, деятели
науки и культуры, космонавты, спортсмены и дамы, дамы, дамы, толстые, худые,
хорошенькие, ведьмы, сучки, голубушки, стукачки, кусачки, – все они
медленно двигались перед изумленным взором смертельно напуганного Пантелея.
Что там говорить, не первый раз Пантелей попадал на такие
сборища. За истекшее десятилетие он побывал на десятках, а может быть, и на
сотнях дипломатических приемов и никогда их не чурался, не корчил снобских
гримас – «ох, надоели, мол, эти приемы», – никогда на этих приемах не было
скучно прогрессивному советскому писателю Пантелею. Всегда он наедался здесь
вкусной едой и напивался вполпьяна изысканными напитками, а иногда и закадрить
даму здесь ему удавалось.
И вдруг сегодня он глянул вокруг и ничего не узнал. Он не
понимал даже, люди ли это вокруг или какие-нибудь другие предметы. Он не
понимал даже понятия «предметы», а понятие «вокруг» казалось ему каким-то
темным хаосом. Ужас неузнавания притянул его к додоновской колонне. Она
почему-то была ему знакома. Он смотрел на инкрустированный уральскими камешками
завиток колонны и в полном отчаянии думал, что не может оторваться от колонны,
что если он от нее оторвется, то с воем покатится по полу.
Вдруг кто-то тронул его за плечо, и сквозь ничейное
пространство к нему проникло слово «привет». Ток передернул его от затылка до
пяток, он обернулся и увидел Алису. Ее он узнал.
Эту женщину. Эту женщину с ее быстрым и лукавым взглядом, с
ее ртом, то горьким, то дерзким, с ее шалой гривой рыжих волос, эту штуку из
десятка нынешних московских красавиц он признал сразу.
– На вас лица нет, Пантелей! Что с вами? –
проговорила она и тут же отвлеклась взглядом в толпу, устремила в толпу свой
тайный быстрый сосредоточенный розыск.
– Можно я тут с вами постою? – спросила она, не
дождавшись ответа на сердобольный вопрос. – Мой муж вас очень уважает.
Из глубины зала с безнадежной тоской смотрело на них
загорелое лицо ее мужа, знаменитого конструктора тягачей. Вдоль стены
боком-боком с улыбкой и бокальчиком подползал сучий хвост, очередной любовник.
Пантелей вдруг, ничего еще не понимая, но с бурной радостью
схватил даму за слабое плечо и повернул ее к себе. Страх откатывался по
необозримой анфиладе комнат в зеркала, в пустоту, и шум его затихал.
– Мон амур, – сказал Пантелей Алисе. – Тебя
мне Бог послал. Ты мое спасение.
Странно: она не вырывалась, а внимательно смотрела на него,
и он чувствовал пальцами сквозь расшитую золотой ниткой ткань ее теплую
податливую кожу.
Между тем приблизился любовник в английском долгополом
сюртуке, в канареечном галстуке, с насмешливыми ленивыми глазами распутника под
сократовской плешью недурака.
– Приветик, приветик, – загнусавил он. – Сколько
народу собрали, и все ради нескольких строчек в газете. Пантелюша, ты чего это
держишь малознакомую даму за плечо? Отпусти.
– Сейчас ногой по яйцам получишь, – сказал ему
Пантелей.
– Ну вот, здрасьте, – развел руками
любовник. – Завтра в газетах напишут: «Прием прошел в холодной враждебной
обстановке».
Шутка, должно быть, играла важную роль в обиходе их любви.
Алиса хотела уже рассмеяться, но шутка пролетела мимо, и лицо чудной дамы
замерло в молчаливом покорном ожидании своей судьбы.
Конструктор тягачей, чуя неладное, пробивался сквозь
дипломатическую толпу, как его детище пробивается через белорусский лес.
– Мон амур! – громко повторил Пантелей. Ему
казалось уместным назвать сейчас предмет по-французски. – Ты моя судьба.
Только сейчас я понял, что это тебя я вижу уже несколько лет во сне.
К ним повернулись лица всех оттенков кожи, и Пантелей
подумал, что форум достаточно представительный для объяснения в любви.
– Леди и товарищи! – сказал он с любезной улыбкой,
разворачивая за плечико безмолвную Алису и как бы демонстрируя ее всему
залу. – Прошу обратить внимание. Интересное явление человеческой психики.
Я вижу эту женщину во сне уже много лет, хотя наяву совсем недавно и плохо с
ней познакомился. Вообразите, мне казалось даже, что я гладил ее бедро, именно
это бедро, которое сейчас передо мной, ошибиться я не мог, хотя никогда не спал
с этим бедром.
Он отпустил плечо Алисы и благоговейно провел ладонью по ее
бедру, и впрямь – путь, который прошла его ладонь, показался ему знакомым,
беспредельно милым и единственно возможным путем.
– Вот все, что я хотел сказать. Прошу простить. –
Он поклонился Алисе и шаткой, но быстрой походкой направился к выходу.
Пройдя без особых приключений словно президент по коридору
сквозь расступившуюся толпу, Пантелей вдруг запнулся перед столом, за которым
стояли три красавца бармена, а под руками у барменов на белоснежной скатерти
толпилось общество, гораздо более блистательное, чем в залах посольства. Здесь
были и «Гордон джин», и «Чинзано драй», и «Королева Анна», «Арманьяк», «Мумм»,
«Кампари», «Реми Мартен», «Баллантайнз», «Смирнофф», «Бенедиктин» в окружении
гвардии «Швепса» и «Колы».
Пантелей остановился возле этого стола и оглянулся. Ему
вдруг показалось, что он загипнотизировал всю толпу своим сообщением о бедре
Алисы. Может быть, так оно и было, хотя бы отчасти, ибо Пантелей смог
совершенно беспрепятственно загрузить большой картонный ящик великолепными
напитками и беспрепятственно покинуть посольство неопределенной страны.
