Чепцов рядом сопел и иногда взвизгивал, подходя к порогу
оргазма и всякий раз отодвигая сладостный момент.
Вдруг буквы пропали, пропал и Чепцов. Поначалу я
обрадовался, что ослеп на правый глаз. Я надеялся, что теперь заработает левый
и я снова смогу увидеть Машку, но дни шли, а я был слеп на оба глаза.
Плач мадемуазель Мариан Кулаго
Ах, где ты. родина-неродина, далекая и нежная, метельная
и снежная, в куличиках, калачиках… поплачьте-ка!
О чем ты? О палачиках? О пальчиках? Ах. Геночка!
Расскажи мне об этой далекой неродине, где я еще не была, а
только лишь слушала в Париже ее посланцев, стихотворцев и скрипачей
ах нет, ах нет, не палачей!
таких спортивных мальчиков
да нет же, не канальчиков!
березовых, весенних мальчиков России, моих мальчиков, что
живут на огромных просторах моей неродины вдали от всего
мира…
Ты слышишь колокол? Это Воскресенье! Христос воскрес!
Воистину!
Так расскажи о мальчиках, угодных Богу зайчиках неведомых
мне мальчиках, таинственных и нервных, женатых сплошь на
стервах
по пятницам в Париже весенней пахнет жижей
Ой, говорят, они там у вас все страшно ученые, такие
эрудиты,
просто страшно, но почему же тогда рабы, почему трусы?
Ах, елки, елки колкие,
Скажите, как мне жить?
Могла бы комсомолкою
По родине ходить.
Ах, дедушка-голубчик,
Гвардейский офицер,
Зачем ты стал, голубчик,
Врагом Эсэсэсэр?
Куличики, калачики, дешевый кренделек, и петушок на палочке,
и бабушка в окошечке, и Лавры купола – ведь так ведь ведь
так?
А ты говоришь, она вся в гусеницах, в грохоте, в мазуте и
солярке… Ты говоришь-на троих, говоришь, полбанки…
кес ке се?… Ты говоришь – фрей с гондонной фабрики и курва с
котелком… кес ке се, кес ке се? Геночка, ответь, скажи хоть слово! Кес ке се
«пистон поставить»?
…Огромная, пустынная, холодная, поземка, поземка по всей ее
широте… Геночка, почему ты молчишь?
Когда-то Машка, христианская сестра милосердия, привезла нас
с Патриком в Женеву из Африки под видом братьев, потерявших разум и речь от
укуса какого-то сверхъядовитого сверхорганизма. Швейцарскими сливками и
шоколадом она отпаивала нас день за днем. Вскоре мы начали ходить и поступили
на службу в Европейский институт экономических исследований при Общем рынке,
что раскинул свои шатры на границе кантона Гельвеции и республики Франсе.
Говорить мы начали еще не скоро, но заработали кучу денег. Так и не
перебросившись словечком, мы однажды расстались: Машку вызвали на эпидемию в
Курдистан, Патрик улетел в Штаты вербоваться в команду астронавтов, а я
переотоварился на сертификаты и вернулся в Москву, богатый, славный,
многозначительно молчаливый. Вот лучший жених Москвы – говорили обо мне в ту
пору.
Между тем черная дипломатическая «Импала» продолжала нестись
на бетонную ногу гостиницы «Минск». Оставались какие-то микроны до гибели,
когда водитель вдруг чихнул и чуточку сдвинул в сторону серворуль. Машина
проскочила мимо столба прямо на улицу Горького, пересекла сплошную осевую,
провалилась в подземный переход, рыча словно трактор, вылезла из него на другой
стороне, вновь ринулась на центральную магистраль столицы, крутанулась перед
потоком транспорта на 360 градусов и тогда уже спокойно поехала к «Националю».
Никто не пострадал, кроме постового регулировщика Щелгуна, у которого после
этого случая на допросе в райотделе джи би началась сильная икота.
Донесение внештатного сотрудника Городского
управления культуры «Силиката» из валютного бара гостиницы «Националь»
(Донесение перемежается внутренним монологом «Силиката»)
Дорогие товарищи! 32 мая в 0 часов 98 минут я, «Силикат»
(Л.П.Фруктозов), нес вахту в распивочной точке свободно-конвертируемой валюты
«Националь». В зале находились: шведский специалист по бумажной промышленности,
господин Магнусон, сенегальский князь Жозеф Калибава со своим слугой Пьером
Плей (оба студенты Университета им. Патриса Лумумбы), три финских хоккеиста из
команды профсоюза упаковщиков города Турку, больше никого. Вахту несли: капитан
Диомидов («бармен Петя»), старший лейтенант Кривозубова («официантка Нюра»),
лейтенант Бахрушин («художник Цадкин»), старший сержант Гагинадзе («спекулянт
Эдди»), а также лейтенанты Сомова, Ломова и Фильченко («девушки Нина, Инна,
Тамара»).
0 часов 104 минуты. Внезапно с шумом распахнулись двери, и
на пороге появился известный в Москве подозрительный
элемент-интеллектуал-творческое лицо неопределенных занятий – мой близкий друг
– фамилии не помню – по кличке Академик, как его зовут в пивнушке «Мужской
клуб», что на свежем воздухе возле Пионерского рынка в Тимирязевском районе.
Вместе с ним явились: Клара Хакимова, студентка МГУ, первый курс
филодендронфака, некая Мариан Кулаго, сожительница Академика и подданная
кантона Гельвеция, а также огромный иностранец по имени Пат, которого по одежде
можно было вполне принять за советского гражданина.
Академик тут же устремился ко мне и сразу же рассказал мне
три политически-двусмысленных анекдота: анекдот «брови» (1794/ 0040), анекдот
«мясо» (8805/1147), анекдот «компьютер» (9564/2086).
Когда он вошел, все так во мне и затрепетало!
Кумир мой, любовь моя, сладость ты наша российская!
Был бы я бабой, из-под тебя бы не вылезал!
Сволочи, сучки, шпионки, прочь от сокола!
Да почему же это органы так долго бездействуют?
Отрок ясноглазый, застава богатырская!
В тебе надежда державы нашей и народа измученного!
Знакомьтесь, друзья, сказал мой сокол степной парящий и
показал на меня.
Перед вами небесталанный поэт Фруктозов!
Ишъ прищурилась азиатская сучка: валютный поэт Фруктозов?
Что вы, что вы, забрел сюда случайно, а доллары мне
Фирлшгетти
оставил для поддержания таланта, у них ведь там особый фонд.
Врете, знаем, кто вы такой, весь университет знает!
Академик дорогой, не верь паршивой бабенке, не верь, сокол
ты наш русский! Между прочим, слышал новинки?… и тут же в темпе, чтобы не
перебили, нашептал «брови», «мясо», «компьютер».
Как широко он рассмеялся, Микула наш Селянинович, и с
русским своим благодушием повернулся к стойке, наш национальный шедевр:
