– Пожалуй, – улыбнулся он. – Я член ордена
храмов-пиков и работник католической библиотеки. По национальности я русский.
– Фантастика! Вы ботали по новой фене! Он засмеялся:
– Надеюсь, вы простите. Обстоятельства были уж очень
соблазнительными для такой шутки, я не сдержался.
– Однако вы?… – начал я и осекся.
– Да-да, – кивнул он. – Вы не ошиблись.
– Но как? Когда?
– О-хо-хо, долгая история!
Он воздел глаза и сложил ладони в традиционном католическом
жесте, но жест в этом случае был ироничным, а глазa патера на мгновение
блеснули таким приключенческим пухом и дерзостью, что у меня даже что-то
по-мальчишески екнуло внутри. Он мог бы сыграть роль в ковбойском фильме, этот
поп.
– Может быть, выпьем? – предложил я.
– А вам не опасно пить со мной?
– С какой стати? – притворно удивился я, но он
мягко тронул мою руку.
– Не думайте, я знаю, что есть разные обстоятельства и
разные люди и что одним советским визитерам опасно пить с католическим
священником в центре Рима, а другим не опасно. Вот я и спрашиваю, к какой
категории вы относитесь?
– Мне не опасно, – сказал я, – но я отношусь
к третьей категории: я на это…
– Вы на это кладете, – улыбнулся он.
– С прибором! – воскликнул я. И мы оба
расхохотались.
Мы выпили, а потом повторили, а потом отправились гулять по
узким улицам старой Ромы, напоминающим коридоры дряхлеющего аристократического
дворца, в котором идет непрерывный полубезумный карнавал.
В одном из переулков рядом с палаццо Мадама мой новый
приятель нашел свой «Фиат», и мы начали лихо крутить по римскому лабиринту.
Это, конечно, была особая ночь в моей жизни, ночь-бакен, после такой ночи можно
и в тайгу, можно и в тюрьму, она еще долго будет светить… пустые глазницы
Колизея, драные кошки на Форуме, печенные на вертеле раки в народной траттории…
– Это в Трастевере, что ли?
– Да-да… алкаши, проститутки, гомики, шалые оравы
иностранцев, кресты, купола, статуи, арки, хиппи, комочками лежащие то тут, то
там… У ворот Ватикана мы с моим попом даже умудрились ввязаться в драку.
– С американцами дрались?
– С американскими моряками. Мы сидели с патером на
ступеньках собора святого Петра, когда к воротам подошла матросня в своих белых
поварских шапочках. Их привозят в Рим автобусами из Неаполя с кораблей 6-го
флота. Ребята, конечно, дурят, безобразничают. В данном случае они пожелали
войти в святой город на чашечку кофе к Павлу VI. Они базарили возле ворот,
напирали на швейцарскую стражу, и тогда, можешь себе представить, мой патер
приблизился к заводиле, двухметровому лбу, что размахивал бутылкой кьянти, и
тихо ему сказал: «Сын мой, уведи своих олухов отсюда подальше, а то your balls
will be hanging from your ears», и подкрепил свои слова крепеньким свингом по
корпусу. Ну, тут началась махаловка! Нас здорово помяли…
– Но матросы все-таки ушли от греха подальше.
– А ты откуда знаешь?
– Да ведь со мной была точно такая же история! Ты
рассказываешь, а у меня мурашки бегут по коже – все это было и со мной за
исключением каких-то мелких деталей. Ну, рассказывай, что же было дальше?
– Дальше ничего особенного не было. Мы сели снова на
ступеньки храма и продолжили нашу беседу.
– На философские темы?
– Да, на философские темы.
– О чем же все-таки? О жизни? Или о смерти? О любви ли?
С мщении? О милосердии? О долге человека Богу? О том пи, что Бог нам задолжал?
О жизни Бога? Быть может, о его кончине?
– Да, старик, обо всем этом, но я был все-таки под
большим газом и не могу вспомнить направление беседы. Дело ведь не в этом.
– Нет, в этом, старичок. Я тоже был хорош, но помню
кое-что.
– Может быть, ты расскажешь? Постарайся.
– Я помню – тогда было сказано странное -
Третья модель
Расскажи мне о Боге, попросил я его. Где он живет и как
выглядит?
Бог живет за хрустальным сводом небес, как раз в зените,
отвечал он. Там рай, всегда отличная погода, добрые отношения, там окажутся
праведники. Бог – это седой старик с большой белой бородой и добрыми зелеными
глазами.
Хорошо праведникам, сказал я, а для нас, грешных, есть
что-нибудь, кроме адских сковородок? Позволь поставить тебе три вопроса. Нужен
ли нам Бог? Нужны ли мы Богу? Есть ли Бог?
Как я отвечу на такие вопросы? Неужто мой костюм дает мне
право на ответ? Он не дает мне никаких особых прав, но лишь обязывает.
Вот он и обязывает тебя не уходить в кусты от таких
вопросов. Ты должен хотя бы пытаться.
Ну что ж, давай попробую. Я думаю, что мы всей своей жизнью,
всем своим поиском говорим, что нам нужен Бог, и верующим, и так называемым,
атеистам. У нас всегда под рукой две модели для сравнения: вещь или идея как
первая модель, а потом вещь или идея для сравнения. Это вторая модель, она
может быть лучше или хуже первой. Но мы ищем только третью модель, мы
мучительно и пока безрезультатно пытаемся создать третью модель и сквозь нее
увидеть лицо Бога.
Что ж тут хитрого? Третья модель будет просто еще лучше или
еще хуже, чем вторая?
О нет, еще хуже или еще лучше – это все та же вторая модель,
только с увеличенными качествами. Однако в мире существует и третья модель для
сравнения, она не лучше и не хуже, она – совсем иная! К этому иногда
приближается человек в своем творчестве, в музыке, в поэзии, в математике, но
только лишь приближается, только чувствует ее присутствие. Ты не понимаешь?
Понять этого нельзя. Однако ты чувствуешь это? Необъяснимое – это и есть третья
модель. Вот, например, странные, необъяснимые с биологической точки зрения
свойства человеческой натуры: сострадание к ближнему, милосердие, тяга к
справедливости. Это верхние необъяснимые чувства. Другое, например, трусость,
гнев, даже смелость – это понятные физиологические свойства, и все, даже самые
сложные их комбинации, объясняет Фрейд. Однако верхние чувства необъяснимы,
фантастичны, и именно к ним обращаются заповеди христианства. Христианство
подобно прорыву в космос, это самый отважный и самый дальний бросок к третьей
модели. Христианство фантастично и опирается на фантастические чувства и
доказывает существование фантастического. Впрочем, и сама ведь биологическая
жизнь явление фантастическое, не так ли?
Есть и другие религии. Они тоже ищут то, что ты называешь
сейчас «третьей моделью».
