Почему он подумал о женщинах? Быть может, потому, что удел мужчин — сражаться и гибнуть — всегда казался ему естественным. Нет ничего особенного в том, что мужик убивает мужика. Но когда во все это втягивают женщин, война предстает совсем в ином свете. Эльфред всегда думал, что женщины — такое же достояние страны, как зерно, золото и дичь в лесах.
В тот миг, когда на лице норманна изумление сменило радость перед схваткой, конь сделал последний прыжок. Принц не позволил скакуну приземлиться прямо на врага. Датчанин мог ударить жеребца мечом, покалечить его и, может, даже убить. Эльфред заставил своего коня вывернуть вбок и одним ударом своего клинка расколол деревянный круг щита.
А вслед за тем датчанина смел Алард. Должно быть, норманн был хорошим воином, но через несколько мгновений от него уже почти ничего не осталось и, преодолев это небольшое препятствие, конница саксов устремилась дальше, прямо на вражеский строй. Эльфред завопил, он и сам не понимал, что кричит, да это было и неважно, потому что в следующий миг закричали и остальные уэсеекцы. Теперь, когда в воздухе звучало много сотен голосов, слова уже не имели значения.
Датчан, конечно, не могли смутить ни крики, ни катящаяся на них лавина воинов. Но вопль, рвущийся из сотен глоток, совершенно изменил отношение саксов к атаке. Когда орешь во всю силу легких, бояться уже не можешь. Собственный крик вышибает из человека и чувства, и мысли. Клин конников врубился в строй норманнов и почти расколол его надвое.
Эльфред рубился, как бешеный. Он ни о чем не думал и ничего не чувствовал. Даже по меркам своего времени он был довольно молод, но если уж мужчина рождается воином, он очень рано созревает в схватках. Если бы принц задумался хоть на минуту, он с изумлением обнаружил бы, что видит… нет, чувствует все, что происходит вокруг. Норманн лишь только переводил на него взгляд, а Эльфред уже знал, каким будет удар и как от него нужно защититься.
А рядом дрался старик Алард, оскалившийся, как волк в погоне за жертвой, и молодой Эгберт. Юноша был сыном деревенского бочара, в детстве копался в земле, но меч стал для него таким же привычным инструментом, как плуг, пила и топор. В схватке он действовал ловко, и, хоть, конечно, усыпал в сноровке опытному старику, ловкостью и отважностью молодого тела искупал все свои недостатки. Он рубился, все время краем глаза следя за Эльфредом, помня, что самое главное — сохранить предводителя.
А по другую руку от принца ярился и кричал Кенред. Каждый удар он сопровождал воплем. Он казался безумным, ничего вокруг не сознающим, но когда какой-то датчанин, налетев на Аларда, сбил его с ног и занес над ним меч, Кенред кинулся туда. Они сцепились над телом раненого старика, и, награждая друг друга ударами, повалились рядом. Оба совершенно забыли об оружии, они мутузили друг друга кулаками, и, хоть из-за доспехов половина ударов не могла достичь цели с должной силой, потасовка это вполне могла закончиться гибелью обоих.
— Кенред! Алард! — закричал принц.
Кто-то — он не разглядел, кто именно — стащил Кенреда с датчанина, почти сомкнувшего пальцы на горле своего врага, и зарубил его одним ударом меча. Кенред, будто и не осознавая, что происходит, рвался в драку, и соратник без церемоний врезал ему по лицу.
— Ищи себе другого противника, болван! — закричал он.
Эльфред вдруг обнаружил, что пеш. Куда девался жеребец, он не смог вспомнить, но, раз ноги-руки целы, и голова по-прежнему соображает, значит, все в порядке. Не чувствуя усталости, он снова кинулся в самую гущу драки. Он не знал и не мог знать, что его старший брат перехватил свою половину войска до того, как она ввязалась в драку, и повел на левую вершину пригорка, откуда на помощь своим мчались норманны.
Этельред распоряжался, махая мечом в самой гущине боя, но его почти никто не слушал. Схватка шла своим чередом, солдаты, которые видели на своем веку уже не одну битву, действовали так, как привычно, а остальные неслись вместе со всеми и делали все как все. Битва смешала две половины обеих армий воедино, и кто-то уже дрался, увязая по колено в кустах колючего терновника. Вопили от боли, потому что длинные колючки пробивали даже выделанную кожу, но драться приходилось там, где застала битва. На грани жизни и смерти некогда привередничать. Успокаивало страдальцев лишь то, что их противники находились в тех же условиях.
Никто не чувствовал, как течет время, никто не смотрел, кто побеждает. Просто рубились, не желая даже думать о поражении. Ведь Эльфред сказал, что именно они, уэссексы, на этот раз будут побеждать. Он никогда не обманывал своих солдат.
Солнце медленно склонялось к закату. Дни зимой коротки, но даже в январе нужно немало времени, чтоб день расцвел, а потом начал угасать. Когда младший брат короля Уэссекса в мгновение краткого отдыха поднял голову, он обнаружил, что осталось не так уж много времени до момента, когда начнет темнеть. С утра было облачно, но пока крепкие мужчины молотили друг друга, увязая по щиколотки в грязи и прошлогодней траве, облака расплылись и потаяли, явив взгляду чистое синее небо, может, чуть бледнее, чем летом, но настоящее и искреннее, как жажда победы. В Британии это редкость.
Запрокинув голову, Эльфред позволил себе ненадолго отвлечься от реальности и представил себе лето. А потом перехватил меч и снова ринулся в битву. На этот раз рядом с ним шли только Эгберт и Кенред. Что с Алардом, принц не знал.
После этого битва продолжалась совсем недолго. Датчане вдруг развернулись и бросились бежать. Впервые за всю свою жизнь Эльфред увидел их спины. Прежде… да, конечно, они отступали, но это даже отдаленно не напоминало бегство. Ошеломленный, Эльфред не чувствовал и не мог почувствовать, как он устал.
Не он один был ошарашен бегством датчан, и далеко не единственный он испытал нежданный прилив сил при виде их спин — самого заветного, что каждый британец мечтал увидеть хоть раз в своей жизни. Уэссекцы замерли в искреннем изумлении, а потом завопили и кинулись в погоню. Эльфред — тоже. Он несся, не чуя под собой ног, слева от него большими прыжками скакал Кенред, справа Эгберт припадал на одну ногу. Оба вопили от восторга, и лица их — мокрые, грязные, в брызгах крови и потеках пота — казались совсем мальчишескими.
Но вид прихрамывающего Эгберта навел принца на разумную мысль. Он резко остановился и замахал руками, закричал: «Стойте!» Его мало кто услышал, но те, кто услышал, несмотря на всю грандиозность момента, подчинились — так велик был авторитет принца-победителя. В этот миг его образ стал образом Победоносца, существа почти божественного. Ему поверили бы, даже прыгни он в бездонную пропасть.
Увидев, что кто-то все-таки подчинился, Эльфред замахал руками и крикнул:
— Ищите своих коней! Верхом преследовать врага куда удобней.
Потребовалось немало времени, чтоб разыскать коней — они, испуганные грохотом и запахом крови, разбежались, как только им дали такую возможность. Эльфреду подвели черного, как смоль, жеребца — это был не его конь, а другой, более рослый и более норовистый, под роскошным седлом, расшитым серебром. Должно быть, этот скакун принадлежал одному из эрлов, но хозяин не предъявлял прав на свое. Саксы бросились в погоню за датчанами, не задумываясь о том, что подступает ночь, когда лошадь нельзя пускать в свободную скачку, потому что она легко поломает себе ноги на буераках. Датчане торопились на север. Должно быть, они стремились к своему укрепленному лагерю, куда собирались все норманны Британии.
