— Держись, стой насмерть! — но в грохоте его едва расслышали даже собственные воины, а вот крик «Бежим!», рвущийся из сотен глоток, был слышен куда лучше.
— Стой! — побагровел Эльфред. — Стой, отбросы!
Но его никто не расслышал. Движение в направлении королевского шатра напоминало хлынувшую сквозь обломки плотины воду, дергающую и рвущую водоросли, привыкшие к покою, и все же оставляющую их позади. Через несколько минут принц понял, что если он не отведет своих воинов вслед остальным, то они окажутся в окружении и без толку лягут. Эльфред скрипнул зубами, но противостоять очевидному было невозможно.
— Раненых в седла! — зычно гаркнул он. — Быстро. Отступаем боевым порядком. Тот, кто бросит щит, потом еще и от меня получит, если останется жив. К королевскому шатру на пригорке — вперед!
Для конных куда труднее отступать боевым порядком, чем для пеших — нельзя заставить коня пятиться назад, будто рак. Тут не может быть промежуточных состояний, либо ты держишь коня мордой к врагу и дерешься, как сумасшедший, либо показываешь противнику лошадиный хвост и улепетываешь. Единственное преимущество, которого у конников никто бы не мог отобрать — верхами гораздо легче делать ноги, чем пешком. Но и тут надо быть осторожным, чтоб не потоптать своих же.
Выучка и здесь сыграла решающую роль. Большая часть конников Эльфреда не постеснялась показать датчанам, как хороши пышные хвосты сакских скакунов, остальные — их было не больше десятка — стали прикрывать отступление. Их кони, взбудораженные и взбесившиеся от дикой смеси страшных запахов — мокрого железа, крови, человеческого страха и ярости, удушающего ощущения смерти, пропитавшего воздух — почти уже не повиновались седокам, они вертелись, изгибали шеи и так яростно работали копытами, что мало кто из норманнов решался приблизиться к ним. Животные плохо понимали, что происходит, и где их ждет спасение.
— Назад! — краснея от натуги, орал Эльфред.
Едва совладав с непокорными лошадьми, его люди еще немного попятились назад, а уж оттуда дорога к холму с королевским шатром была открыта. Больше не беспокоясь о войске, заботу о котором брат так решительно снял с него, принц скомандовал отступление, и все те конники, которые еще уцелели в мясорубке боя, поскакали за ним. Ни на холме, ни где-нибудь вокруг не было видно Этельреда, но зато его эрлы командовали своим отрядам отступление, и командовали так громко и уверенно, что прочь от Басинга кинулись все, кто еще мог идти или ехать.
Эльфред не знал, насколько серьезен разгром, насколько далеко придется отступать, но понимал, что придется следовать чужому примеру. Один в поле не воин, и пятьдесят уцелевших конников его отряда не в состоянии что-нибудь сделать без чужой поддержки.
Единственное, что интересовало Эльфреда — куда именно отступает армия Уэссекса. Сперва этого было не понять, оставалось лишь надеяться, что те, кто ведет всю эту ораву, не завлекут ее в болота или в какое-нибудь еще гиблое место. Окружающую местность он знал не слишком хорошо, потому что большую часть жизни прожил близ Солсбери, и, поглядывая по сторонам, на голые деревца и унылые пустые поля по сторонам дороги, не представлял, куда лежит их путь.
— В Мертон! — крикнул кто-то, видимо, мучимый тем же вопросом. — Мы идем к Мертону!
И принцу полегчало.
Мертон был небольшим, но крепким замком. Там жил граф Суррей и его семья (сейчас граф в войске своего короля, а его жена и дети, скорее всего, в Уилтоне) и, разумеется, ворота замка растворятся перед отступающим войском Уэссекса. Вряд ли норманны смогут взять этот замок, так что у воинов будет передышка, а гонцы, возможно, смогут передать весть о поражении в другие графства и помочь королю собрать еще войско. Возможно, они приведут подмогу даже из Корнуолла.
По приказу Эльфреда все его конники взяли к себе на седло раненого, но кони быстро выбились из сил, и пришлось сделать привал. Саксы, поставленные дозорными, вздрагивали от каждого шороха, даже от чересчур громкого крика ворона в ветвях ближайшего дуба. Впрочем, это и понятно, с чего бы птице кричать в лесу, как не при виде человека? Те, кому выпало отдыхать, лежали на плащах и наскоро наломанном лапнике в обнимку с оружием и тоже поминутно поднимали головы и осматривались.
— У меня есть немного сухарей и вяленого мяса, — сказал Эгберт, присев рядом с принцем.
— Подели на всех.
— На всех не хватит.
— Тогда раздай всем, кому хватит. Давай кусок.
Эльфред жевал сухарь и лишь чуть менее твердый ломтик мяса и думал. Сейчас решать нужно было только один вопрос — сколько именно позволить отдыхать людям, оказавшимся у него в подчинении. Дать слишком много времени — их нагонят датчане, слишком мало — люди не выдержат. Но приходилось считаться с трудным положением.
— Что, в конце концов, произошло? — спросил он в пространство, надеясь, что среди временно повинующихся ему людей есть те, кто находился ближе к переднему краю.
— А Бог его знает, — флегматично ответил один из раненых. — Всякое бывает.
Говорили лишь, что пехота завязла на неудобной местности, и датчане, получив некоторое преимущество, воспользовались им в полной мере. Их, конечно, уязвил проигрыш у Эсцедуна, и норманны, как взбесившиеся кони, «грызли удила», лишь бы победить. Их напор оказался слишком силен, а Этельред не сумел справиться с запутавшимися воинами. Пехотинцы рассчитывали, что конница разобьет строй датчан, но по понятным причинам ничего не вышло.
Впрочем, Эльфреда никто не пытался упрекать. Даже самый последний новичок понимал, что на буераках хорошей конной атаки все равно бы не получилось.
Солдаты слишком устали, чтоб спорить о том, кто прав, а кто виноват, но многие поглядывали на принца, думая о том, что он, пожалуй, куда лучше своего брата справился бы с делом. Его поединок с датчанином, столь стремительный и победоносный, произвел впечатление на всех, кто его видел, а о том, что Этельред отстранил родича от управления войском, тем более знали все. В войске слухи распространяются с удивительной скоростью.
Эльфред почувствовал, что приближаются сумерки, и поспешил поднять людей. Он гнал их без передышки, не слушая никаких просьб и жалоб, хотя мало кто из солдат решался жаловаться — это считалось стыдным. Ночь обрушилась на Суррей вместе с ледяным холодом, и принц понимал, что ночевка без костров (какие огни, если по пятам следуют датчане?), без мехов, которых не тащил ни один из воинов, потому что каждая крупинка веса была на счету, означает смерть. Среди саксов много раненых, им лучше даже не останавливаться, потому что мороз убьет их в первую очередь.
— В замке будем отдыхать, ясно? — рявкнул он, и никто не решился спорить.
Он больше шел пешком, чем ехал — во-первых, жалел усталого коня, во-вторых, хотел быть на равных со своими людьми — и сам устал до смерти. Поэтому раннее утро и одновременно с ним выросшая над ближайшим лесом кромка замковой стены его почти не порадовала. Принц испытал только облегчение и тут же закрутил головой, желая убедиться, что его воины пока могут идти. Они могли — близость пристанища и спасения прибавила им сил и решимости.
