Дик пожал плечами.
— Тогда придется брать замки один за другим. Но Кипр — остров маленький, замков здесь, наверное, не так много.
— Ты отправишься со мной, слышишь? Будешь гоняться за Комнином вместе со мной. Слышишь?
— Да, государь.
— Я не рассчитывал, что все так затянется. Я хочу, чтоб твоя магия послужила мне не хуже, чем твой меч, черт возьми! Я знаю, ты можешь больше, чем показал мне. Ты можешь намного больше. Так сделай! Сделай, черт возьми! И пей, что ты смотришь на бокал, будто там отрава? Пей, или я обижусь.
Молодой рыцарь пил, стараясь держать себя в руках и не напиваться. Король же себя не стеснял. Когда очередной кувшин опустел, Ричард потянулся не за следующим сосудом, а за лютней, валявшейся на постели, начал играть, потом вдруг запел. Дик окаменел, слушая.
Успокойся, моя голубка.
Белый жемчуг твоя улыбка,
Пошлых шуток ушки не слышат,
И смеяться уста не будут.
Голубые, как небо, ирисы
Ты в корзинку кладешь пустую
И бросаешь на край дороги,
Чтобы путь нам казался уже.
Черноглазая пуританка,
Твои очи глядят сурово.
Успокойся, моя горлянка,
Будет вечер — приду я снова.
Король Английский слыл неплохим певцом, хотя, казалось, это и не подобало венценосцу. Баллады, которые он слагал, были, может быть, и не вершиной поэтического искусства, но слишком хороши для короля и рубаки, а потому многие не верили, что он пишет их сам. Но Дик почему-то не сомневался. И теперь ему казалось, что он видит самую сокровенную сущность Ричарда, тайную, которую не замечают его подданные и собратья-короли. Плантагенет был жестоким человеком, а порой, когда его захлестывала ярость, даже зверем, а не человеком, он забывал и о рыцарстве, и о благородстве, и о милосердии. Когда его пьянила кровь, он желал только убивать.
Но глубоко в его душе до сих пор цвел прекрасный цветок. В это невозможно было поверить, но, слушая, как поет его отец, Дик знал, что это так. Должно быть, красота Ричардова голоса и незатейливой любовной песни его сочинения растет из того же корня, откуда берет начало его магическая сила. Та самая, которую смог унаследовать его первый бастард. О да, о королеве-матери Альенор Аквитанской не зря болтают, будто бы она одержима дьяволом: во-первых, венценосная красавица была настоящей мегерой, во-вторых, за свою жизнь не выстояла до конца ни одной мессы, и, кроме того, она поистине прекрасна — самой настоящей красотой демоницы. У нее тоже дивный голос и — как рассказывал Гвальхир — кровь древних магов в жилах.
Молодой рыцарь смотрел на поющего под лютню правителя Англии и думал о том, что если бы Ричард тогда, двадцать два года назад, вместо того чтобы волочь его мать, Алису Уэбо, в постель силой, просто спел ей балладу, она, может быть, не устояла бы и сама.
Дик размышлял, а вино в последнем кувшине все убывало, убывало, наконец его не осталось вовсе, и король, давно уже оставивший лютню и мурлыкавший себе под нос стихи собственного сочинения на какой-то невероятный мотив, уснул прямо за столом. Так что молодому графу Герефорду и королевскому постельничему пришлось совместными усилиями доволакивать государя до кровати, раздевать его и укрывать тяжелым парчовым одеялом.
А на следующий день войска английского короля и рыцари иерусалимского государя выступили из Лимассола, отправившись в погоню. Дик уже привык сам собирать свои вещи, хотя по логике это должен был делать Трагерн как оруженосец. Но у молодого друида были свои представления о том, как надо путешествовать, он никогда не выходил в путь без котелка, миски, кружки и двух смен одежды. И как рыцарь-маг ни объяснял ему, что в походе воину не нужно ни то, ни другое, ни третье, ни четвертое, как ни указывал, что вместо миски есть шлем, вместо кружки — ладонь, вместо запасной рубашки — солдатское терпение, а большие котлы возят кашевары на телегах, спартанская скудость поклажи новоиспеченного графа Герефорда осталась за пределами понимания Трагерна.
Выступили утром. Король Ричард подгонял своих людей так, словно спешил на помощь другу или, наоборот, торопился убежать из Лимассола. «Видно, молодая королева не так хороша в постели, раз наш государь сразу после первой брачной ночи несется воевать, — шутили между собой солдаты, если были уверены, что десятников или рыцарей поблизости нет. — Ему следовало бы взять Алису французскую. Пусть и не слишком добродетельная женщина, но, уж раз из-за нее дерутся, может, она показалась бы ему немного интереснее...» Самое милое дело — посудачить о делах и проблемах сильных мира сего и представить, будто им в жизни тоже не всегда везет. От этого солдатская каша становится намного вкуснее.
Сперва армия двигалась по отличной дороге от Лимассола до Хирокитии на Ларнаку (войско Ги де Лузиньяна в то же время готовилось захватить Эпископи и Курион, от которых не ожидали особого сопротивления). Киприоты не слишком торопились умирать за императора, но и на франков косились хмуро. Чужаки, приходящие на Восток с крестами на плащах, были известны своей алчностью и жестокостью, но пока что они не грабили, забирали лишь овес для лошадей и лишь немного еды — столько, сколько могли съесть за раз. Привыкшие к размаху грабежей, селяне восприняли скромные требования пришлецов с удивлением.
Хирокитии, жившей торговлей, война даже на один день была ни к чему, и потому она сдалась немедленно, то же случилось и в Ларнаке. Правда, купцы, сдавая город, выдвинули некоторое количество требований, но поскольку они не поскупились на дары королю, а Ричард очень торопился, он не поскупился на обещания. В глубине души он считал, что клятвы, данные простолюдинам-купцам, — это не клятвы, данные рыцарям, которые нарушать нельзя. В случае с представителями низших сословий, никогда не проходивших посвящение, верность данному слову зависела от желания знатной и тем более коронованной особы.
От Ларнаки король Английский повернул на Лефкосию, все еще по отличной дороге, но уже не столь легко и непринужденно. Периодически его солдаты вступали в бой с киприотами: англичане, принужденные в доспехе махать мечом под лучами обжигающе-жаркого солнца, зверели и по возможности срывали зло на местных жителях — если, конечно, хватало времени. Поселян спасало то, что Плантагенет действительно торопился. Он наступал Комнину на пятки и уже знал, что он следует по той же дороге, по которой теперь идет Ричард. Что ж, надо полагать, он не меньше, чем английский король, рассчитывал на отличный Ларнака-Киринийский тракт. Но с ним шло слишком мало воинов.
Ги де Лузиньян вскоре сообщил, что встал под стенами Буффавенто, но Ричарда это известие не заинтересовало. Он был уверен, что, как только в его руках окажется император, Кипр упадет в его ладони, как спелый персик.
В общем, так оно и случилось. Комнин сперва представлял собой посланника византийского базилевса, которого здесь почти никто не любил, потом превратился в самовластного владыку, о чем его, понятное дело, никто не просил. Он драл немалые налоги на снаряжение армии и боевых кораблей, запретил торговлю, покумился с Саладином, с мусульманином, — за что ж было его любить? В армии Комнина служили те же киприоты, которые обрабатывали землю и работали в городах, и если бы императора не стало, поспешно разошлись бы по домам — кормить семьи. Ни одному нормальному человеку не захочется умирать на войне, если можно спокойно заниматься своими делами. Правда, землю острова топчут сапоги чужаков, но и Исаак Комнин чужак, и его сановники в большинстве своем чужаки. Кого же выбрать?
