Губы Ричарда тронула недобрая усмешка.
— Ну что ж... Это его выбор.
А наутро пленные сарацины из темниц Акры были выведены на внешний круг городских укреплений, на северную их часть, то есть ту, что была обращена к лагерю Саладина. Пленников было много. На укрепления вывели почти всех — полторы тысячи крепких мужчин, способных носить оружие. Король Английский обвел их потемневшим взором.
— Всех эмиров отогнать в сторонку и поделить на две равные части.
— Каждого? — неосторожно поинтересовался кто-то из стоящих ближе всего рыцарей, которым, собственно, и был адресован приказ.
За свой вопрос он немедленно получил зуботычину и опрокинулся в пыль. С помощью друзей поднялся и, утирая кровь, струящуюся с разбитых губ, поспешил отойти в сторонку — королям не дают сдачи.
— Пленников поделить! — рявкнул Плантагнет. — Половину посадить в мои темницы, половину отогнать моему кузену. — Злая улыбка блеснула на мгновение в его демонически-черных глазах. — Живо!
Дик взглянул на своего суверена с тревогой. Молодого рыцаря пробила дрожь. Не к добру все это, нет, не к добру...
Знатных сарацин отделили. На полторы тысячи пленных их оказалось чуть меньше двухсот человек. Их, как скот, отогнали в сторонку и стали делить. Считали рыцари плохо, даже если счет сводился к командам: «Ты — туда, а ты, немытая рожа, сюда, и это будет по штуке...» — а потому было очевидно, что все затянется надолго.
Король Ричард медленно вынул из ножен клинок.
— Ну что ж... — произнес он зловеще. — Раз султан не желает выкупать вас... — И взмахнул мечом.
Взблеск матово-серого металла в воздухе, отчаянный вопль перепуганного связанного пленника — и оружие короля остановилось. Дику понадобилось меньше мига, чтоб выхватить свой меч и поставить блок прямо над головой сарацина, побелевшего от ужаса.
Вздох, напоминающий стон, вырвался из сотен легких — не только мусульмане, почуявшие смерть, отшатнулись от короля по прозвищу Львиное Сердце и посмевшего встать у него на пути молодого рыцаря, но и собственные вассалы Плантагенета.
— Не надо, государь, — спокойно и очень твердо сказал Дик.
— Ступай прочь, Уэбо, — прорычал английский король. — Как ты смеешь?!
— Не надо, государь.
— Как ты смеешь указывать мне? Забыл, кто твой король? Забыл, кто сделал тебя графом? Точно так же я могу швырнуть тебя в грязь.
— Прошу вас, не делайте этого, государь.
— Прочь, Уэбо!
Их взгляды встретились — черные, как капли смолы, глаза Ричарда и ясно-синие, словно чистое небо, глаза Дика. В чем-то они были похожи — и разрезом, и отражающейся в их глубине уверенностью в собственной правоте. Но если правота короля была черна, как сгустившаяся кровь, то правота молодого рыцаря черпала силу в иных сферах. Граф Герефорд был лишен греха излишней самоуверенности.
— Государь... — просто и очень тихо ответил Дик.
Король Английский медленно опустил оружие. Усмехнулся.
— Ты мерзавец, Уэбо. И ты мне нравишься. Нравишься своей смелостью. Что ж, я ценю твое мужество, но сейчас ты отойдешь в сторону. Король здесь все-таки я.
— Государь, это убийство не прибавит вам славы.
— Моя слава — моя забота.
— Государь, воевать с беззащитными пленниками бесчестно! — крикнул молодой рыцарь.
Король стоял к Дику спиной, но при этих словах обернулся. Нет, не гнев пылал в чертах его лица — Ричард улыбался. И улыбался мягко. Демоническая чернота взгляда сменилась желтовато-карим цветом, лишь в самой глубине зрачка осталась темная искра, по форме напоминающая полумесяц — словно давний след чертова копытца.
— Do not deprive us of our heritage? we cannot help acting like devils, — медленно сказал Плантагенет, отодвинул молодого графа Герефорда с дороги и одним ударом снес голову сжавшемуся от ужаса пленнику.
Кровь сорвалась с клинка, описавшего ровную дугу, и упала в пыль полосой темных капель. Сапоги Ричарда омыла волна темной-темной жидкости, но он не обратил на это внимания.
Дик отступил на шаг. Он словно онемел, услышав эту английскую фразу. Ричард почти не говорил на языке, который, как король Англии, должен был бы знать прежде всего. Но эти слова, некогда сказанные еще батюшкой Жоффруа, Фульком V, были чем-то вроде второго девиза Анжуйского дома. «Не лишайте нас нашего наследия, мы ничего не можем поделать с тем, что действуем как дьяволы». Дик отступил на шаг, потому что вспомнил слова Гвальхира, старого друида, а потом и все сказанное Далханом: «Он уже и так наш, а это не столь интересно». Вспомнил — и понял, что спорить бессмысленно. Ричард Львиное Сердце не уступит все равно.
Ни к чему и дальше пытаться переубедить его. Если по какой-то причине неисправимо дурной в глубине своей души человек начинает старательно совершать хорошие поступки, получается еще хуже. Тогда на ум приходит лишь одна мысль — пусть уж лучше он продолжает творить зло. От него, не пытающегося быть хорошим, по крайней мере, знаешь, чего ожидать.
Король снес голову еще одному сарацину, и над северными укреплениями Акры поднялся дикий вой. Кричали пленники, каждый из которых был связан по рукам и ногам и не мог ни бежать, ни хотя бы заслониться от неизбежной смерти. Ричард медленно приближался к следующему обреченному, и Дик ясно ощущал исходящее от Плантагенета чувство облегчения. Рыцарю-магу хотелось протереть глаза, но это было ни к чему, коль скоро он смотрел на мир магическим зрением, — его венценосный отец всем своим естеством впитывал энергию ужаса и смертной муки, исходящую от целой толпы пленных.
Английские солдаты, услышав приказ короля, кто охотно, кто равнодушно, а кто и с невольным отвращением подняли свое оружие, и бешеное желание жить затопило мир до горизонта. Пленники бились в своих путах, кровь в висках Дика стучала с такой силой, что он испугался — как бы ему, такому молодому, не умереть от удара. Теперь он видел, какую чудовищную мощь высвобождает гибель полутора тысяч человек, и воочию убедился, что в жилах Ричарда действительно есть струйка нечеловеческой крови, а в душе — пятно Великой Тьмы, той самой, из которой черпает силу и пресловутый Далхан Рэил.
Но рыцарь-маг не испытывал при виде короля Англии ни страха, ни отвращения. Только сочувствие. Наверное, нелегко носить в душе дьявола.
На северных укреплениях Акры, на внешнем круге, в тот день по приказу короля Английского было умерщвлено больше тысячи пленников.
Впрочем, интерес английской и французской знати к такому масштабному избиению приглушило важнейшее известие — Плантагенет подтвердил, что действительно готов отдать Ги де Лузиньяну остров Кипр, конечно, на некоторых условиях, которые, впрочем, безземельный Лузиньян принял безропотно. Выбирать ему было не из чего, корона Иерусалимского короля, следовало признать, давно уплыла от него, а других владений у него не было. Конрад де Монферра спешно короновался, хотя Иерусалим еще не был взят. В качестве Иерусалимского трона сошло первое попавшееся кресло, которое позволили втащить в церковь.
