Придворные переглянулись. Вне всяких сомнений, все сказанное относилось к королю Французскому, и хоть ругательства звучали несколько не в тему, никто из сановников и не подумал заступиться за Филиппа-Августа, то есть объяснить своему суверену, что обзывать Капетинга женщиной… да еще легкого поведения по меньшей мере несправедливо. Иметь дело с разъяренным королем было попросту опасно. Этак можно схлопотать под горячую руку.
Что, в конце концов, вассалам английской короны до репутации французского государя?
Правда, покричав немного, Ричард Львиное Сердце глубоко задумался.
— Но, государь, — осторожно возразил граф Суссекс. — Вы не можете так просто покинуть Сирию, где уже полстраны пало к вашим ногам. Допустимо ли оставить Иерусалим в руках сарацин, когда до него — лишь один шаг?
В аду вопит тот, кто последним посмел указать, что я могу, а чего нет! — крикнул король, и графу стало очень не по себе. — По-твоему, я должен безропотно отдать свое наследие этому надутому индюку? Этому a set avoiton de tribu Capete? Pourquoi donc?
[3]
— Государь, я…
— Молчать, Суссекс! Пока еще я — ваш король!
С этим никто не стал спорить.
Принимать решение было мучительно. Больше всего король желал быть одновременно в двух местах. В Нормандии — чтобы наподобие своего предка Рольфа де Маршала, первого герцога нормандского, всадить длинную иглу в жирную задницу французского короля. Но и здесь, в Сирии, ему тоже хотелось находиться, причем неотлучно. Ему казалось, что Сирия — осенняя яблоня: стоит лишь потрясти как следует, и города спелыми яблоками сами попадают в его корзину.
Первая мысль была о маге — если кто VI в состоянии сделать так, чтобы король смог поспеть и там и там, так это лишь он. Но Дик Уэбо, граф Герефорд, совершал паломничество и до сих пор не вернулся. Предполагать можно было что угодно — в том числе и то, что он не вернется уже никогда. Дороги охваченной войной страны всегда очень опасны.
Вторая мысль была о том, что во Франции осталось некоторое количество его войск. Пока Филипп-Август будет брать один замок за другим, он истощит свои силы в боях (ведь французский король — не самый талантливый военачальник), и тогда-то из-за моря накатит на него волна английских войск…
Конечно, добрая половина солдат в армии английского короля говорила на разных французских диалектах, но это не имело никакого значения. В те времена нападали не на страну, а только на конкретного барона или графа или короля, и воюющие никогда не делились на англичан и французов или, скажем, французов и испанцев — только на своих и чужих. Вчерашний враг на следующий день мог по каким-нибудь своим соображениям перейти на другую сторону — и немедленно становился союзником. До «великих отечественных» войн было еще очень далеко.
Поразмыслив, Ричард просветлел лицом. Он решил, что и в самом деле, если уж Сирия так просится в руки победителю, лучше быстренько захватить Иерусалим и тогда возвращаться в Европу. Король не сомневался: потребуется совсем немного времени, чтобы разделаться с султаном, а потому приказал готовить корабли.
Знать приуныла. В первую очередь новость заставила погрустнеть тех графов и герцогов, которые были спокойны за свои земли, поскольку те располагались не во Франции, а на Британских островах. Им, конечно, не было дела до земель французских собратьев. Куда больше интересовали их собственные приобретения. Лишь тогда королевство Иерусалимское могло стать королевством, когда Иерусалим оказался бы в руках франков. И лишь тогда Генрих Шампанский принялся бы на радостях одаривать всех землями направо и налево.
А новые земли — это новые доходы. Кто ж откажется?
Противоречить королю Английскому было опасно, но иногда жажда наживы оказывается сильнее страха смерти. Несмотря на всю свою репутацию жестокого тирана, король не сомневался: его вассалы не станут подчиняться, на подготовку к отплытию они смотрят косо. Они мечтали подмять под себя Сирию. А еще неплохо было бы заполучить в свое распоряжение сокровищницу султана и его гарем.
Знать всегда охотно исполняла лишь те приказы, которые были ей по вкусу.
Королям, даже самым жестоким, приходилось идти на уступки.
Франкские войска неправдоподобно быстро собрались под стенами Акры и, на этот раз не заходя в Яффу, отправились через пустыню прямиком к Святому Городу. Мрачный Ричард, ехавший верхом на своем огромном черном жеребце, невольно поглядывал по сторонам. Он думал о том, что его «придворный маг» и превосходный телохранитель все-таки может попасться ему на глаза. Вдруг он не погиб, вдруг просто заплутал в пустыне? Или задержался в Иерусалиме у какой-нибудь покладистой девицы? Король слишком привык видеть рядом его неизменно спокойное лицо. То, к чему он привыкал, быстро становилось законом (Ричард умел настоять на своем), и отсутствие Дика раздражало короля не меньше, чем все остальное.
Саладин прекрасно понимал, куда будет нацелен следующий удар франков, уже успевших овладеть прибрежными городами. Если в руках врага оказались все торговые центры от Берута до Дарумы, все караванные дороги и морские торговые пути — значит очередь наконец дошла и до Святого Города с его христианскими реликвиями. Когда султан понял, что Даруму ему не удержать, он поспешил перебраться под Иерусалим и приказал рыть укрепления. Да побольше, да повыше, да побыстрее…
И пока в Тире претенденты на иерусалимский престол делили вдову бойкого Конрада де Монферра, вокруг Святого Города росли валы и углублялись рвы. Сарацины работали день и ночь, таская камни и землю, а из Египта и Месопотамии постепенно прибывали войска. Правда, не так много, как хотелось бы султану, но он не падал духом.
А король тем временем ехал по пустыне и размышлял. Он все еще сомневался, что решил правильно. Бог его знает, что успеет начудить Филипп-Август в его французских владениях. Равно и младший брат способен на многое. Иоанн на фоне своих буйных братьев, постоянно воевавших, мирившихся, опять ссорившихся или что-то деливших, казался тихоней. Но не зря поговорка «В тихом омуте черти водятся» есть почти в каждом языке — младший сын Генриха начал с отца, а теперь и брата поражал своим поведением. Ричард, который никогда ни с кем не считался (и сам, сказать по правде, на месте брата поступил бы так же), теперь лишь воздевал руки к небу. Он не притворялся, что изумлен наглостью и бессовестностью брата — он действительно был поражен.
Впрочем, общеизвестно, что любой порок куда труднее простить ближнему, нежели себе.
Ричард помнил, как чуть более трех лет назад Иоанн, почувствовав, что рука отца-короля ослабела (и, кроме того, за много лет убедившись, что батюшка, хоть и топает ногами, и угрожает, на деле все спускает сыновьям), решился на участие в заговоре. Его расчет был верен — дело не дошло даже до встречи на поле боя лицом к лицу. Генрих, в самое сердце пораженный предательством любимого младшенького отпрыска, скончался.
