Далхан говорил искренне и был очень убедителен. Серпиана смотрела на него молча. Ее взгляд был непроницаем, лицо замкнуто, словно она ничего не слышала. Ее точеное лицо показалась ему совершенным. Он поднялся с места и шагнул к ней.
Но в следующий момент опомнился, взял себя в руки и отступил.
— Я прошу тебя попытаться представить себе, что будет, когда твой молодой человек обретет полную силу. Он неуправляем, как и его отец. И, что самое худшее, в отличие от него одержим идеями справедливости. Поверь мне, нет ничего страшнее людей, уверенных в своей правоте и стремящихся ко всеобщему благу. Именно они обычно заливают мир кровью. Тем, кто трезво смотрит на жизнь и понимает, что всеобщее счастье недостижимо, это не нужно.
— Почему ты говоришь мне все это?
— Ты помнишь, что говорил король Ричард? «Мы ничего не можем поделать с тем, что поступаем как дьяволы». Он таков, каким его сделала природа, — результат того, что в жилы человеческого существа оказалась влита кровь нелюдей. Но когда человек по природе злобный пытается поступать как добродушный, в итоге выходит нечто ужасное. Идти против себя нельзя никому.
— И ты хочешь уверить меня, что Дик — злобная тварь. Так?
— Он — всего лишь сын своего отца. И внук своего деда. Наследник своего рода. Я не говорю, что он в этом виноват. Стремления его рода дремлют в нем, и рано или поздно они пробудятся. Он ничего не сможет с этим сделать.
— Ерунда.
— Ты помнишь легенду о Мелюзине, альвийке леса Коломбье, которая стала праматерью графов де Лузиньян?
— Я ее не знаю.
— Я тебе расскажу. Мелюзина стала супругой Раймона Форезского, первого графа де Лузиньяна. Родила ему десятерых детей, и все они, кроме двоих младших, были уродами. То есть каждый имел какое-нибудь врожденное внешнее уродство. Но не только… У каждого из них такое же уродство было в душе. Многие дети Раймона поражали отца и окружающих своей природной жестокостью и бесчинствами. У двоих или троих из них не было и вовсе ничего святого. Например, у Жоффруа Большезубого, который увенчал свою блистательную карьеру насильника и убийцы тем, что спалил дотла целый монастырь, где укрылся его родной брат Фромонт. Как понимаешь, вместе с братом Большегубого в огне погибли и все монахи, но Жоффруа это не обеспокоило. Граф упрекал во всем свою супругу, но, по правде говоря, они оба были виноваты. Человеческую и нелюдскую кровь ни в коем случае нельзя соединять.
— И что же?
— Твой бывший жених не виноват. Он — лишь наследник первых детей альвийки и смертного. Он стал средоточием всего наследия, всей неестественности, всей чудовищности потомков Мелюзины.
— Я тебе не верю.
Серпиана смотрела на него спокойно, даже равнодушно. Далхан едва заметно пожал плечами:
— Зря.
— Зачем ты мне все это говоришь?
— Я хочу, чтобы ты знала. И чтобы поняла: рядом с Диком Плантагенетом тебе находиться опасно. А я тебя люблю. Я хочу оградить тебя от опасности.
— Я тебя об этом не просила.
— Порой любимые даже не понимают, какой опасности они подвергаются. Тогда их приходится ограждать насильно.
— Хватит. — Она поднялась с кресла. — Неужели ты сам не слышишь, как по-идиотски все это звучит?
— Я говорю правду, — возразил Далхан.
— Допустим. Но я все равно не верю. Ты просто хочешь сделать так, чтобы я обратила на тебя внимание.
— В том числе. Но не только… Йерел, он одержим и для достижения своей цели не считается ни с чем!
— Ты похитил меня только для того, чтобы использовать как наживку. Чтобы Дик пришел в твою ловушку, разве нет?
Он улыбнулся и покачал головой. Поневоле Серпиана обратила внимание на то, как обворожительна его улыбка, как белы и ровны зубы. Что ж, женщина не может не оценивать мужчину с точки зрения внешней привлекательности, точно так же, как мужчина поневоле любуется высокой грудью и крутыми бедрами проходящей мимо красотки, даже если он влюблен в другую. На вкус Серпианы, черты лица Далхана были слишком правильны, а красота — чересчур совершенна. «Но он, пожалуй, вполне способен поразить воображение, — подумала она. — Даже мое. Или влюбить в себя». Она поджала губы. «Тебе это надо? Нет, не надо. Значит, держи себя в руках».
— Поверь, это не так. Я подозреваю, что он может попытаться добыть тебя из моего замка. Но, пожалуй, если он этого делать не станет, я смогу допустить, что был не прав в отношении него. Явиться сюда — настоящее самоубийство. Согласись, только одержимый может сунуть голову под топор, не имея и шанса на победу. Только человек, не способный адекватно оценивать ситуацию.
— Я не желаю тебя слушать.
Но тоска мгновенно сжала ее сердце. Она помнила, как выглядят стены этого замка, хотя никогда не видела их снаружи. В последние несколько дней Далхан позволял ей подниматься на крепостные стены и внутреннего, и внешнего круга обороны, и от взгляда вниз со стены ей становилось дурно. Зачем Рэил понадобилось строить такие высокие стены, она не понимала. Однако, видя, как много в замке стражи и как он неприступен, девушка отдавала себе отчет в том, что ее жениху едва ли удастся проникнуть сюда и спасти ее из плена.
В первые дни после похищения она думала только о себе. Однажды пережив плен, Серпиана до обморока боялась повторения. Она держала себя в руках настолько, чтобы не устроить истерику, но сперва закрывалась руками даже от взгляда Далхана, не только от его попыток прикоснуться к ней.
А потом поняла, что он не собирается ей ничего делать. По крайней мере, пока.
Он поселил ее в удобных покоях, приставил с десяток служанок, роскошно одевал. Он обращался с нею как с любимой женой, но от подобного обращения было даже страшнее. Если б ее бросили в темную сырую камеру, это, по крайней мере, выглядело бы естественно. Объяснимо. Но теперь она не понимала, чего жрец Великого Зла от нее хочет.
Ответ Далхана Серпиану не успокоил и ни в чем не убедил. Рэил заявил, что хочет добиться ее любви, потому собирается ухаживать. Она перепугалась до полусмерти, но ничего страшного не последовало. Он и в самом деле принялся ухаживать — дарил подарки, ужинал с нею при свечах, говорил комплименты и совершенно не торопился. Должно быть, знал цену своей внешности и хотел дать ей время осознать, как он красив и обходителен.
Но за ворота не выпускал. Впрочем, жены и дочери знатных лордов редко покидали пределы замков — это было небезопасно, и внешне все выглядело благопристойно. Только у Серпианы никогда не возникало сомнений в том, что она — пленница.
А теперь это. Приятно ли слушать о своем женихе подобные вещи?
Она очень скоро поняла, что отчаянно скучает по Дику Уэбо. Он снился ей почти каждую ночь — его спокойный взгляд, ласка, его любовь, которую в последние месяцы она чувствовала всем своим существом. Он и в самом деле любит ее — она была в этом уверена. Конечно, то, как Дик поступил в самом начале… Когда Серпиана поняла, что он тогда сотворил, спасая ей жизнь, она готова была убить его собственными руками. Может ли быть что-то более ужасное, чем служить покорной игрушкой чьих-то желаний и побуждений, быть не живой и не мертвой, а так, одушевленным предметом?
