Теперь мы шли, не прижимаясь к берегу, мы расхрабрились и спрямляли путь, где только могли. К полудню мы уже отмахали километров двадцать, осторожно перебрались через блестящие, накатанные железнодорожные пути, рельсы при этом низко и сердито гудели, хотя поездов никаких и в помине не было, и вышли на опушку леса. За лесом простирался широкий луг. Здесь, на опушке, богун Левон разрешил сделать короткий привал. Мы принялись разводить костерок, чтобы отдохнуть и перекусить. Однако не тут-то было.
Внезапно откуда-то со стороны далекого леса на той стороне луга послышался невнятный шум, который, приблизившись, распался на стоны и резкие гортанные возгласы, торчащие из общего гомона, словно камни на перекате. Мы быстренько притоптали костерок, укрылись в небольшой лощинке и стали смотреть.
На поле прямо перед нами выходили две группы людей, точнее, одна небольшая толпа и одна группа. Толпа состояла, очевидно, из жителей окрестных деревень. Они походили на беженцев, только все почему-то были одеты в белые рубахи, словно помирать собрались. Мужчины, женщины, дети и старики понуро брели по полю, подгоняемые нетерпеливыми криками своих преследователей. Впрочем, преследователями этих людей назвать было трудно, потому что молодые мужчины, из которых она преимущественно состояла, вели себя не как преследователи, а скорее как пастухи, выгоняющие скотину в поле. Они были не агрессивны, а попросту деловиты и, похоже, хорошо знали, что делают и зачем.
– Прячьтесь, – сказал Левон, – пока нас не заметили.
– Ты чего? – удивился Гонза. – Да я этих фраеров одной левой, если, конечно, Костян маленько поможет.
– Тихо. – Богун, похоже, вовсе не шутил. – С этими фраерами, как ты их назвал, лучше не связываться, похоже, мы нарвались на бесстрашников. А от них, окаянных, всего можно ожидать.
Гонза, видимо, был наслышан о бесстрашниках, потому что сразу же заткнулся и принялся сноровисто распаковывать свой громадный рюкзак. Из рюкзака он выволок дубовое ложе здоровенного самострела, вслед за ложем на весеннем солнышке появился короткий многослойный деревянный лук с костяными накладками и скрученной из толстенных жил тетивой. Браток умело примастрячил лук к темному от времени дубовому ложу и принялся споро крутить рукоять бронзового ворота. Раздался скрип, наконец самострел был взведен. Короткая стрела с позеленевшим медным наконечником легла в желоб, мягко щелкнула прижимная пластина, Гонза довольно хмыкнул и осторожно положил взведенный самострел рядом с собой. Госпоже Арней, похоже, сие изделие древних зарайских умельцев было хорошо знакомо, видимо, еще вчера оно было одним из центральных экспонатов музея, которым она имела удовольствие заведовать. Госпожа Арней тихо прошипела «Ворюга», но больше никаких действий не предприняла. Браток довольно ухмыльнулся, словно ему комплимент отвесили, и снова полез в рюкзак. На этот раз из необъятных брезентовых недр появилась небольшая бронзовая мортирка, калибром этак ладони в полторы, с длинным кривым прикладом, заканчивающимся окованным медью рогом. Гонза с натугой воткнул рог в сыру мать-землю и, пыхтя, разложил рядом с собой прочую огненную снасть, холщовый мешок с порохом, войлочные пыжи, латунный ковшик-мерку и добрую дюжину бронзовых же бомбочек с торчащими сверху запальными фитилями. Каждая из бомбочек была размером с детский кулак. Если, конечно, это был Гонзин кулак, и ребеночку уже стукнуло лет осьмнадцать. Потом запасливый браток похлопал себя по карманам, нашел коробок спичек, положил рядом с собой и наконец счел приготовления к бою законченными. На получившийся натюрморт он смотрел с искренним удовольствием, прямо художник, а не конкретный пацан. Впрочем, каждый конкретный пацан в глубине души немного художник. Баталист, в натуре.
– Ты что, весь оружейный зал сюда припер? – недобрым шепотом спросила Гизела.
– Не-а, – радостно сообщил Гонза. – Не весь. Железные волыны я все оставил, здесь только медные. Так что все в ажуре. А без волыны какой я пацан? Сама посуди. Ну что, шмальнем? Посмотрим, из чего эти самые бесстрашники сделаны?
Я с недоверием посмотрел на подозрительно потрескивающий самострел, оценил степень изношенности плохо отчищенного от патины ствола мортирки, подцепил гитару и на всякий случай отполз подальше от братка с его убойными снастями.
Гонзику, видимо, страсть как хотелось шмальнуть по бесстрашникам, но богун остановил его.
– Нишкни, чадо непутевое, – сказал богун. Так прямо и сказал, «чадо».
Гонзик внял и принялся тщательно поправлять наводку своей пушки. На мой взгляд, попасть из нее можно было разве что на тот свет. Канониру и его сотоварищам. Рассчитывать на то, что бесстрашники разбегутся от грохота, словно какие-нибудь древние ацтеки, по-моему, не приходилось. Не похожи были эти бесстрашники на ацтеков, да и кого попало так не назовут. Бесстрашниками.
Между тем бесстрашники выгнали толпу беженцев, а больше всего эти люди были похожи именно на беженцев, на поле, а сами встали в сторонке. Ни дать ни взять полицаи перед расстрелом мирных жителей. Хотя у полицаев было оружие, а у этих нет. По крайней мере в руках у бесстрашников ничего, кроме ременных плеток, не наблюдалось.
Некоторое время новоявленные полицаи лениво курили, перебрасываясь между собой шуточками, потом один из них, судя по повадкам, командир, что-то гаркнул, и смешки прекратились. Между тем толпа начала понемногу расползаться по полю. Некоторые побежали к опушке в нашу сторону.
Командир снова что-то прогавкал, и бесстрашники все как один упали на колени и воздели руки к синему апрельскому небу. И тут где-то за нашими спинами, там, где должен был быть железнодорожный мост, что-то звонко залопотало, защелкало, словно рвались стальные тросы, а потом мы услышали шорох.
Сначала тихий, словно где-то вдалеке водили рашпилем по мягкому дереву, потом звук стал жестче, в нем появились звенящие стальные нотки, и наконец перешел в пронзительный свист. В поле закричали тонко и жутко.
Люта схватила меня за руку и отчаянно закричала:
– Смотри, Авдей, что же это делается-то! Что же они делают!
Я взглянул на поле и обомлел.
На поле рушился железный дождь. Он падал на бегущих людей со всех сторон сразу, и его струи были неподвластны ветру. Беженцы падали один за другим, убитые летящими железками, а бесстрашники все так же стояли на коленях, воздев руки с раскрытыми ладонями к небу, и смеялись. Некоторые из них тоже были убиты, но остальные не обращали на них внимания, продолжая радоваться, как дети.
Бабахнула мортирка Гонзы, и нас заволокло вонючим пороховым дымом. Шмальнул-таки браток, не выдержал. Черный шарик, треща запальным фитилем, круто взвился в небо, и через несколько секунд среди бесстрашников рванула бомба, некоторые из них повалились на землю, но остальные продолжали свое жуткое камлание. Браток, кашляя и непечатно ругаясь, торопливо перезаряжал свою волыну. Про самострел он, видимо, забыл. Или счел его слишком несерьезным оружием, и, как оказалось, напрасно. Сбоку от меня тупо и сильно щелкнуло, бесстрашник-командир схватился за бок и повалился на землю. Я повернул голову и увидел оскаленный профиль госпожи Арней, отчаянно пытающейся провернуть тугой ворот. Старая изношенная тетива лопнула с тупым звоном, и магистка, грубо выругавшись, бросила бесполезный самострел на землю. Мортира бабахнула еще раз – оказывается, из этого ночного горшка еще можно стрелять и даже куда-то попадать. Вторая бомба упала среди бесстрашников, не разорвавшись. Я услышал, как костерит себя Гонза, забывший поджечь фитиль, и увидел, как среди коленопреклоненных фигур бешеным нетопырем мечется герой Костя. На помощь ему бежал, вполне профессионально размахивая резиновой дубинкой, старший сержант Голядкин. Через пять минут все было кончено. Только в небе время от времени раздавалось страшное «ж-жжик» и кто-то, уже почти добежавший до спасительной опушки, падал, обхватив голову руками. Железный дождь кончался, роняя последние мертвые капли. И каждая находила цель. Между побитыми беженцами ходил старший сержант, нагибаясь только для того, чтобы посмотреть, не остался ли кто в живых. На падающие тут и там железки он не обращал внимания. Скорее всего он просто не верил, что какая-нибудь из них может достаться ему.
