– Ты еще не рассказала, кем был раньше Ворон, – напомнил я.
– А Ворон раньше был яйцом, – сказала Лада. – Понимаешь ли, так случилось, что, когда меня перенесло в ваше Тут, яйцо лежало в колыбели. Супруга преминистра на время отлучилась, а свое яйцо для пущей сохранности уложила в мою колыбель. Она всегда так делала в случае надобности.
Я не понял.
– Советник он мой, Ворон Воронович. Будущий преминистр. Должность эта наследственная, Вещих Воронов. Еще со времен Василисы Премудрой. Так что мы с Вороном одни только Тамошние уроженцы. Все остальные – Тутошние.
Я поинтересовался еще одним вопросом:
– Ворон говорил о нескольких десятках трансформированных. Здесь же насчитывается нас только пятеро. А где остальные?
– О! – Лада задумалась. – Видишь ли, Ворон лучше знает. Он стал совсем взрослым уже очень давно. Птицы взрослеют раньше. Я знаю только про нескольких. Бабушка рассказывала, что, когда я была маленькая, мы жили в Петербурге, тогда он назывался Петроград, и к нам пришли матросы то ли с обыском, то ли еще зачем-то, – тогда, в революцию, патрули часто ходили по квартирам. До этого Бабушка никого еще не трансформировала, не приходилось. Прислуга у нас была только женская. А тут, представляешь, сразу трое мужчин! Бабушка перепугалась и сделала то, что легче всего, – поменяла их пол. Вошли в квартиру трое революционных матросов, а вышли три революционные барышни. В бушлатах и тельняшках. Тогда нам пришлось впервые срочно переезжать – Бабушка побоялась оставаться в столице, мы перебрались куда-то в провинцию. В Моршанск, кажется… Или в Бобруйск…
– Погоди, погоди! – вскричал я пораженно. – Какая революция? Какой Петроград? Сколько же тебе лет?
– Считать свои годы нельзя, – сказала Лада. – Это очень опасно. Так что я не знаю, сколько мне лет. Бабушка говорила, что я уже вошла в возраст. То есть мне уже можно выходить замуж. А тогда, в революцию, я только говорить училась.
Ну-ну, подумал я. Лада-то наша, оказывается, старушка совсем.
– А потом еще – это уже я помню, – продолжала Лада, – монтер к нам заходил, проводку посмотреть. Бабушка его уговаривала-уговаривала, упрашивала-упрашивала, убеждала, что проводка в порядке, – ничего не помогало, Бабушка его и впустила. А он обратился муравьем. Какое-то время жил у нас в спичечном коробке, а потом пропал. Мы как раз переезжали… А еще – очень часто – Бабушка так боролась со своими поклонниками.
– Никогда не думал, что с поклонниками надо бороться, – мурлыкнул я. Мне как мужчине (пусть даже и бывшему) такая точка зрения показалась обидной.
– Во-первых, поклонник поклоннику рознь, – пояснила Лада. – Во-вторых, Бабушка же была на работе. А заводить в рабочее время романы – это, сам понимаешь, неприлично. Так что Бабушка личную жизнь отложила на потом. На то время, когда я вырасту, выйду замуж и она уже не будет меня опекать. И если ей докучали ухаживаниями, она, в зависимости от натуры ухажера, применяла тот или иной метод борьбы. Самый простой – отвести глаза. Это с такими, кто цепляется от нечего делать. Покажешься ему крокодилом, он и отстанет. Есть еще ценители женской красоты – с такими посложнее. Им глаза не отведешь – они и в крокодиле женщину увидят. Их Бабушка зацикливала.
Я не понял. Лада объяснила:
– В таких случаях Бабушка вкладывала человеку в мозги какую-нибудь песенку или стишок. Что-нибудь такое, чтоб можно было повторять не думая. И с тех пор при виде Бабушки у человека из головы испарялись все мысли, он повторял этот стишок до тех пор, пока Бабушка не исчезала из поля зрения.
Я вспомнил английские неправильные глаголы – так вот почему при встрече с Ладой я начинал повторять «to write – wrote – written»! Меня зациклили!
– Но самые вредные – это настырные поклонники. Глаза ему не отведешь. Ему все равно, урод ты или красавица. Зацикливанию не поддается – он, когда к тебе пристает, все равно ни единой мысли в голове не имеет. И нужна ты ему, просто чтобы добиться своего. Бабушка таких очень не любила. И вот таких иногда приглашала в гости. На чашечку чаю. Одного я хорошо помню – он у Бабушки начальником был. И приставал к ней – и к другим сотрудницам тоже, – пользуясь своим служебным положением. Бабушка сначала хотела работу поменять, а потом передумала: он ни одной юбки не пропускал, никому проходу не давал, представляешь, каково было его подчиненным! Мы тогда в Москве жили, и пришлось нам переезжать. Бабушка пригласила его в гости – прощальный вечер, так сказать. Он явился – с цветами, с шампанским, с тортом огромным, Домовушка тогда объелся, потому что осилить этот торт мы с Бабушкой не могли, а нам ведь уезжать утром; Домовушка, чтоб добро не пропадало, доел, а потом мы не знали, чем его лечить – у них ведь, у домовых, не такие лекарства, как у людей, а где ты в Москве в два часа ночи найдешь крыло летучей мыши, умершей от старости, или сушеную лягушачью икру? Да, так Бабушка этого своего бывшего начальника не просто трансформировала, как прочих, а по-настоящему превратила, насовсем. В скунса. Заешь, зверек такой американский. Пока он был с нами, он запахов не издавал – Бабушка на него заклятие наложила. А в аэропорту, во Внукове, мы его выпустили. Так там все пассажиры разбежались. А он в лес убежал. Не знаю, что с ним потом сталось, мы больше в Москве не жили.
– Слушай, а почему вы так часто переезжали? – спросил я.
– По разным причинам. Когда от неприятностей спасались, годы все-таки были смутные, неспокойные – революция, а потом Гражданская… Раза два Бабушке показалось, что она чует присутствие вражеской силы. Ну а после я в школу пошла, росла медленно, по два, а то и по три года в один и тот же класс ходила, вот и переезжали из города в город. Знаешь, какая Бабушке морока была – все время документы менять. И чтоб комар носу не подточил. Я ведь в первый класс пошла еще до войны, в тридцать восьмом, кажется…
Как ни странно, я Ладе поверил. До этого я как-то сомневался – уж больно все напоминало русскую народную сказку. Сказки хороши для детей дошкольного и младшего школьного возраста. Я же из этого возраста давно вышел, и заколдованные принцессы (пардон, княжны) и Змеи Горынычи – это все казалось мне дурной шуткой. Я уже убедился, что не сплю. Может быть, меня загипнотизировали? И вешают теперь лапшу на уши, а Лада вовсе не Лада, а какая-нибудь старая карга, и Домовушка вовсе не домовой, и Ворон – какой-нибудь профессор психиатрии и невропатологии, проводит на мне опыты по воздействию вымысла на замороченный гипнозом мозг?
Или, наоборот, я сошел с ума, и все случившееся со мной – плод моего больного воображения?
Но теперь, после встречи с кошками во дворе, а особенно слушая рассказы Лады, я все больше склонялся к мысли, что нет, не загипнотизировали меня и я не сошел с ума, и то, что случилось, случилось на самом деле, как это ни невероятно. А невероятное становится возможным, если в него как следует поверить. Я поверил.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
в которой я понемногу осваиваюсь с новым положением
Когда тебе дают дыню, какая разница, с чьего она огорода.
