– Ладно уж, егоза. Ежели осторожненько…
Лада чмокнула Домовушку в лохматую щечку и побежала показывать свои подарки Ворону.
– Однако выпороть бы ее не мешало – для острастки, – сказал мне Домовушка, собирая на стол. – Да кто же осмелится руку-то на нее поднять, на княжну-то? Нету нашей Бабушки…
Я уже успел заметить, что в любой критической ситуации в нашем доме, связанной с поведением Лады, вспоминали Бабушку. Лада для нас была кем-то вроде самодержавной царицы, воля которой была законом для прочих, и, разумеется, управы на нее у нас не было. А поскольку мозгов у нее было все-таки маловато, то есть ровно столько, сколько полагается девчонке, только-только выскочившей из школы, иногда таковая управа была ой как нужна. Тем более что за почти год, протекший с момента исчезновения Бабушки, Лада, по выражению Домовушки, «чрезвычайно от рук отбившись». А о Бабушке по-прежнему не было ни слуху ни духу.
После обеда Лада наряжала елку.
Домовушка торжественно извлек из шкафа фанерный ящик внушительных размеров и водрузил его на журнальный столик.
У меня челюсть отвисла от удивления, когда Домовушка снял крышку и тонкую шуршащую бумагу, прикрывавшую игрушки. Игрушки эти были из фольги и разноцветной бумаги, из пропитанной чем-то ваты, обильно усеянной блестками: ангелы, и волхвы, и зверушки, и звезды, и каменной твердости пряники – всему этому, наверное, было лет сто. Или чуть меньше. Выглядели же они почти как новые. Единственное современное елочное украшение Домовушка принес после – электрическая гирлянда в космическом стиле, знаете, всякие там ракеты, спутники и прочий астрономический антураж. Рядом с ангелами и волхвами эта гирлянда смотрелась неожиданно уместно.
Это только так считалось, что Лада наряжала елку. Правильнее было бы сказать, что Лада руководила церемонией.
Домовушка, по-прежнему хмурый и неразговорчивый, доставал игрушки из ящика и тщательно осматривал их – не запылились ли, не сломались ли, не попортились ли от пребывания в тесном соприкосновении с другими украшениями, иногда твердыми и имеющими острые углы. Убедившись, что все в порядке, Домовушка протягивал игрушку Ладе. Та, прищурясь, осматривала елку и указывала пальчиком, куда, по ее мнению, надо было игрушку повесить. В зависимости от места расположения игрушку к елке цеплял или я, или Ворон – если наверху. Паук бегал следом за нами по веточкам и поправлял иголочки, ежеминутно предупреждая:
– Осторожнее, Кот, осторожнее, вы сейчас ветку сломаете… Ворон, что же вы делаете, вы же кору царапаете!.. Да осторожнее, говорю!..
Даже Жаб покинул свое обиталище и присоединился к нам. Своими тонкими пальчиками он взбивал ватные сугробы и живописно драпировал ими ствол и нижние ветки. Кадку, в которой росла елка, обернули белой простыней. На верхушку прицепили огромную звезду из фольги, и от этой звезды спустили вниз блестящие ниточки канители. Канителью занимался Паук, поскольку эта тонкая работа требовала ювелирной точности.
Елка была готова, но на этом церемония не закончилась. Следующий этап заключался в украшении всех помещений квартиры.
Днем Паук налепил на стекла – и оконные, и зеркальные, и даже витринные – снежинки из собственного производства паутины. Даже кафельные стены в ванной и в туалете были украшены белыми ажурными узорами. Теперь Лада ходила по комнатам и командовала, куда еше повесить канитель или где прицепить блестящую звездочку. Например, к люстре в кабинете или к насесту Ворона в кухне (хотя Домовушка протестовал, усмотрев в этом нарушение правил противопожарной безопасности). Лада быстро сняла возражения, наложив на все украшения – и елочные, и, если так можно выразиться, квартирные – специальное противопожарное заклятие.
Канителью были украшены герани и фикусы, кактусы и дубовая поросль на подоконнике. Даже Рыб высунул голову из своего аквариума, попросил ниточку дождика и обмотал им кустик водоросли.
Потом журнальный столик придвинули вплотную к елке и застелили красивой скатеркой – красной, бархатной, с золотыми кистями.
– А это зачем? – спросил я.
– А сюда подарки после положатся, – сообщил Домовушка. – От Дедушки Мороза. И внучки его, Снегурки.
Я хмыкнул. Домовушка шутил очень серьезно.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
в которой я поручаю Псу важное дело
Сказать, что вы простодушны, как ребенок, сэр, значило бы сделать детям комплимент, которого не заслуживают девять младенцев из десяти.
Сыщик Кафф
Тридцать первого декабря Домовушка с утра объявил «всеобщую помойку». По очереди, разумеется. И очень сокрушался, что в нашей квартирке негде пристроить баню.
– Уж как я Бабушку просил, как умолял, найди, говорил, хоть какое-никакое местечко, чтоб баньку-то наладить, а она мне, что-де нет такого местечка и найти его негде, разве что в шкапу, да в шкапу опасно, поскольку там время стоит; она и в шкап-то никого не пускала, ежели кому поглубже надо было залезть, окромя как с веревкою вкруг поясницы обвязанной…
Я удивился. Я еще не отвык удивляться всяким волшебным штучкам. Глубина шкафа, на мой взгляд, не превышала полуметра. Ну, может быть, от силы сантиметров шестидесяти.
– И-и, милай, да там идти-идти, ноги сбить, сапоги стоптать, и до конца не дойдешь, до задней, то бишь, стеночки, – покачал головкой, видя мое удивление, Домовушка. – Там изверение какое-то иное, не такое, как у нас.
Я не понял, что Домовушка понимал под словом «изверение», и переспросил.
– Я так мыслю, – сказал Домовушка шепотком, чтоб не слышал Ворон, – что там звери дикие да незнаемые водются. В глубине, конечно, потому как у входа никакого зверья я не видывал. А я токмо до третьего поворота доходил, где у нас кадка с елкою помешается. Однако помнится мне, как Бабушка Ворону растолковывала, что-де глубина шкафа сего таковая от изверения иного и что изверений всего видимо-невидимо…
Но Ворон с его феноменальным слухом конечно же услышал и не преминул встрять в разговор.
– Измерение, а не изверение, сверхъестественно невежественное ты существо! А ты, Кот, – обратился он ко мне сварливым тоном, – когда ты наконец оставишь свою вздорную привычку обращаться с вопросами к этому неучу? Спросил бы у меня, я бы тебе объяснил, что Бабушка, модифицируя платяной шкаф в стационарный хроностазис, была вынуждена выйти из нашего измерения в соседние: шестое, седьмое и восьмое.
– Я не хотел тебя беспокоить, – вежливо сказал я. – И потом, у меня каникулы. Я думал, ты не прочь отдохнуть от моих вопросов.
– Не прочь, как же – да ты его ни хлебом, ни кашею не корми, дай только языком побалаболить! И все почуднее, подиковиннее слова избирает – чтоб, значит, мне невдомек было, о чем это он там толкует. А ну, мыться быстро, а то не гляну, что ты у нас преминистр ученый, и на слова твои мудреные не погляжу, веником загоню! – Домовушка, кажется, рассвирепел.
